– Все равно нехорошо. Но я продолжаю свое повествование. Аделаида собрала свои пятьдесят работ, обобрав нищих художников. Лида человек не такой жесткий. Она не из Самары, в ней нет этакого провинциального напора – часть работ она купила у авторов по реальным ценам, а часть – взяла под честное слово, договорившись расплатиться после завершения аукциона. С Аделаидой у них договор был такой: у Лиды большие связи во Франции, она хорошо знала комиссара-призера, он обещал им свою поддержку при проведении аукциона. У Аделаиды же, как известно, был свой человек на таможне, она обещала, что картины пройдут границу как по маслу. Доходит до дела. Аделаидина часть груза проходит таможню днем раньше и действительно как по маслу. На следующий день поступают на досмотр Лидины картины – тут начинается фильм ужасов. Таможенники оценивают картины не то что ниже, а впятеро дороже реальной цены и требуют уплаты колоссальной пошлины. Лида в ужасе бежит к Аделаиде, а та – ничего не знаю, мой человек сменился, эта ж смена – чистые звери, ничего сделать не могу. Лида собирает все деньги, какие может, влезает в долги, оплачивает пошлину – а картины на таможенном складе бесследно исчезают. Лида пытается искать правду, но вы же понимаете всю бесцельность такого занятия. А тут на нее начинается первый, как сейчас говорят, наезд – те художники, что дали ей картины под честное слово, требуют денег… Опять-таки, Володя, вы прекрасно знаете, что художники в массе своей народ мягкий, интеллигентный, на жесткие меры не способный, а тут вдруг неожиданно так на Лиду набросились… В чем дело? Аделаида потихоньку накачала, убедила, что Лида с их картинами какую-то махинацию провернула, якобы никуда они не исчезли, а давно уже во Франции на торгах. Как Лида ни оправдывалась, а пришлось ей продать галерею, чтобы со всеми долгами расплатиться. Тут вдруг приходит ей сообщение от того самого знакомого комиссара-призера, что аукцион прошел блестяще, почти все картины проданы по очень высоким ценам. Как? Что? Оказывается, Аделаида под шумок провезла во Францию еще пятьдесят картин (выставить пропавшие Лидины полотна она все-таки постеснялась) и провела аукцион одна, собрав все сливки.
Лида, как это услышала, глаза выпучила, воздух ртом хватает, а сказать ничего не может. И – упала без сознания. Еле ее реаниматоры откачали, но частичный паралич правой стороны остался, речь стала какая-то неразборчивая, неуверенная, не всякий ее теперь поймет.
Аделаида ее в больнице посетила, совести хватило – яблок принесла полуживому человеку. Лида тогда еще совсем плоха была, сказать ничего не могла, только рукой левой машет – пошла, мол, вон. А Адочка делает вид, что не понимает, и всячески демонстрирует окружающим «добрую самаритянку» у одра больной подруги. Это чтобы знакомые ничего не заподозрили, как будто уже весь город эту историю не знал!
Платочком Лиде лоб отерла, а потом, выйдя из палаты, платочек этот в урну и выбросила. Вот, Володя, какие формы в наших условиях принимает конкурентная борьба.
– Ну и сволочь! – плюнул в сердцах Пятаков.
– Володечка, все же она умерла…
– А сами-то!..
– Я – старый сплетник, меня хлебом не корми, только дай о ближнем гадость какую сказать.
– Уважаю самокритику! Кстати, скажите мне, милейший Максим Максимович, у вас тоже с покойной Адочкой были какие-то таможенные дела? Так сказать, пиковый интерес в казенном доме?
Глаза коллекционера забегали, он сделал шаг назад и чуть в сторону, будто приготовился спасаться бегством.
– Что вы, дорогой, что вы! Никаких криминальных дел у меня с покойницей не было, кто вам такое сказал?
– Нашлись доброжелатели. Слухами, что называется, земля полнится.
Коллекционер посмотрел на часы:
– Простите, Володя, у меня через полчаса встреча, очень важная. Рад был увидеться, – с этими словами Максим Максимович поспешно ретировался.
Пятаков задумчиво посмотрел ему вслед. Почему он так запаниковал при упоминании таможенных дел? Боится попасть в поле зрения следствия, если станет известно, что покойная Аделаида подвела его с таможней? Аделаида таки его подвела, судя по тому, что Пятаков подслушал на инсталляции. Не так, конечно, как бедную Лиду, но подгадить сумела. Усмотрит ли Громова в этом мотив для убийства? Конечно, Максим Максимович человек пожилой, но если присмотреться к его нескладной фигуре, в ней чувствуется сила, а в круглых глазках вспыхивают энергия и решимость. Пятаков вспомнил крепкое рукопожатие коллекционера и зябко вздрогнул, представив его «с бритвою в руке». Начинаешь подозревать каждого, и любая версия кажется правдоподобной.
Но чушь какая, он ведь точно знает, что не Максим Максимович договаривался с Глебом о покупке Духовидова – Глебу и в голову бы не пришло предложить такую халтуру настоящему знатоку да еще за бешеные деньги…
Владимир Иванович огляделся. Галерея была пустынна, секретарша Марина болтала в углу с консультантом. В дальнем конце Вера Сергеевна вытирала пыль. Пятаков подошел поздороваться.
– Как вам здесь теперь работается?
– Уж и не знаю, надолго ли. Как бы не закрыли галерею. Двоих зарезали, страх какой!
– Что теперь будет, не знаете?
– Не знаю, приезжали какие-то на джипе, – Вера Сергеевна понизила голос, – деньги забрали и бумаги. Говорят, разберемся.
– Кто такие, из полиции?
– Да нет, от владельца люди.
– А что, Аделаида разве не хозяйка была?
– Наполовину, или как там еще, не знаю я. Велели ничего не трогать и ждать.
– Вера Сергеевна, а в тот день, когда Глеба убили, вы тут были?
– А куда же я денусь! Я привыкла, коли мне деньги платят, так надо работать. Даром денег никогда не брала и не буду. Да мне, правду сказать, никогда и не предлагали.
– А вы не помните – все время кто-нибудь в зале был? Не было такого, чтобы все разбежались, галерею без присмотра оставили?
– Нет, такого не припомню. Двери входные тогда закрыты были, девочки обедать по очереди ходят. Но я все больше в подсобке или в кладовых убирала, так что если и было что – я бы не заметила.
– Ну ладно, Вера Сергеевна, пойду я.
– До свидания, Володенька.
Когда Пятаков уже скрылся за дверью галереи, Вера Сергеевна вспомнила вдруг кое-что, о чем нужно было ему рассказать. Она окликнула Владимира Ивановича, но он не услышал и не вернулся.
– Ладно, – пробормотала она, – потом расскажу, как увидимся.
Я шла с работы, вернее, тащилась еле-еле с двумя тяжеленными сумками, и тут меня сердечно приветствовал Ромуальд. На другом конце поводка Ромуальд чинно вел Нину Ивановну, как видно, он понимал, что старушке за ним не угнаться, и вел себя вполне прилично.
Я с радостью поставила сумки прямо на снег и остановилась поболтать. Нина Ивановна была очень расстроена, хотя и бодрилась.
– Что случилось? С Володей что-нибудь?
– Случилось, – Нина Ивановна посмотрела на меня даже как будто неприязненно, но потом махнула рукой:
