– Ну разве что армянский.
«Это хороший знак, – подумал Глеб, – согласился на коньяк – купит и картину».
Он поставил картину на журнальный столик, прислонив ее к французской вазе, сделанной под китайскую, и полез в бар за бутылкой.
– Простите, Глеб Васильевич, – гость привстал с низкого дивана, – я хотел бы вымыть руки. Где только, знаете ли, не был…
– Конечно-конечно, – засуетился Глеб, поставив бутылку рядом с картиной, – я вам сейчас покажу.
Он проводил гостя по коридору к дверям ванной комнаты и вошел внутрь, чтобы показать ему мыло и полотенце. Обернувшись, он увидел, что гость вынул из кармана небольшой узкий предмет. Что-то щелкнуло, и в руке покупателя оказался длинный узкий нож.
Глеб ахнул. Он всегда боялся грабителей, заказал очень надежные двери, множество замков – и вот на тебе, сам привел в дом бандита! Но как же так, ведь такой солидный, обеспеченный человек… Совершенно никому нельзя верить!
– Господи, зачем это?! – жалобно запричитал Глеб, косясь на страшное лезвие. – Я все отдам! Все, что хотите! Только не убивайте. Господи, ну кто вам сказал, что я богат! Это ложь! Я абсолютно нищ! Аделаида забирала все мои деньги…
Тут до него дошло. Аделаида? Значит, он и ее тоже… Разумеется, ведь ее тоже зарезали. И самое ужасное – все знают, что ограбление было только имитировано! Этот страшный человек с ножом – не грабитель! Он маньяк-убийца! Что делать? Что делать? От такого не откупишься… Глеб снова начал говорить, теряя силы от страха, как бы пытаясь заговорить свой ужас.
– Пожалуйста, только не убивайте меня… Зачем вам это? Я совершенно безобидный человек. Я дам вам денег, много денег…
– Вы же только что сказали, что вы нищий…
– Я сам не знаю, что говорю. У меня есть деньги, только они не здесь. Выпустите меня, и я отдам вам все!
Гость усмехнулся и поднял руку с ножом. Глеб шарахнулся от него и неуклюже вспрыгнул в розовую испанскую ванну. Но тут он вспомнил, что Аделаиду тоже нашли в ванне… С ней все было точно так же… Глеб тонко завизжал слабым от страха голосом. Это все страшный сон, это не может быть правдой. Сейчас он проснется у себя в постели и забудет весь этот кошмар…
Но он не проснулся. Голубоватая сталь вонзилась ему в горло. Страшная боль заполнила все его существо. Больше в мире ничего не было – ни зависти, ни жадности, ни жажды денег. Даже страха больше не было, осталась только невыносимая боль. Но и она тоже закончилась. Клокочущая кровь залила его белую рубашку. Ноги Глеба Васильевича подогнулись, и он тяжело рухнул на дно ванны.
На этот раз убийца не отворачивался, он смотрел как зачарованный на свою жертву и не сразу вспомнил, что нужно вымыть руки, вымыть нож, привести себя в порядок.
Он справился с охватившим его волнением. Еще не хватало наделать ошибок. Он тщательно протер кран, к которому прикасался, дверную ручку в ванной. Прошел в гостиную, вытер и там все, к чему прикасался. Захлопнул за собой дверь, придерживая ручку носовым платком.
И так и не вспомнил еще об одной вещи, которая могла выдать его пребывание в квартире Глеба. Как он и опасался, нервное возбуждение притупило его внимание, и он допустил одну роковую ошибку.
На этот раз Анна Николаевна Громова не делала вид, что она страшно занята, не отрывая глаза от бумаг при появлении Пятакова. Она ждала его и с порога кабинета окинула жестким недоверчивым взглядом, показывая тем самым, что двойное убийство – это не шутки. Она, Громова, – человек серьезный, и никаких душеспасительных бесед сегодня в кабинете не будет.
– Садитесь, Владимир Иванович. Частенько мы с вами встречаемся.
– Да уж не по моей вине, Анна Николаевна. Моя бы воля – век бы вас не видал, – угрюмо ответил Пятаков.
Он был зол, растерян и угнетен. Убийство Глеба надолго выбило его из колеи. Он не сомневался, что Громова вызвала его на допрос самого первого из всех знакомых Глеба, ее подозрения усиливаются и скоро перейдут в уверенность, а потом надо только найти доказательства, и вот он, подозреваемый – далеко ходить не надо!
– Спасибо на добром слове, но ваша манера вести разговор со следователем, тем более с женщиной, кажется мне недопустимой.
– Извините, – неохотно буркнул Пятаков, – нельзя ли ближе к делу?
Он и сам не знал, зачем грубит Громовой, просто ему все надоело.
– Пожалуйста, – Громова открыла папку и надела очки, – перехожу прямо к делу. Где вы находились в понедельник, двадцать второго февраля, с восьми до двенадцати часов вечера?
– Дома, то есть в мастерской. И не только с восьми до двенадцати, а и весь вечер и всю ночь. Сначала работал, а потом спал.
– Разумеется, нет никого, кто смог бы подтвердить этот факт?
– Я, Анна Николаевна, понимаете ли, художник, – против воли Пятаков опять впал в язвительный тон.
– Я помню, – вставила Громова.
– И мне, для того чтобы работать, не нужно большого кабинета, секретарши в приемной и постоянно действующего производственного совещания. Мне нужны кисти, краски и холст, а еще – полный покой! Чтобы не дергали, разговорами не отвлекали, по пустякам не теребили – сходи туда, принеси то, а у нас опять кран в ванне течет и полочка отвалилась!
«Понимаю, почему жена его бросила», – подумала Громова.
– Нам мастерскую дают не для того, чтобы мы там гостей принимали, а для работы. И вот я, когда работаю, закрываюсь на все замки и телефон отключаю.
– Значит, алиби на вечер понедельника у вас нет? – деловито уточнила Громова.
– Знал бы – кучу народу в гости позвал, – вздохнул Владимир Иванович, – а только когда же работать?
– Хорошо, оставим пока это. Давно вы были знакомы с покойным Глебом Васильевичем Миногиным?
– Давно ли? – Пятаков задумался. – Года два, два с половиной. С тех пор как Аделаида обзавелась салоном, у нее сменились три администратора, но только Глеб смог удержаться надолго.
– Каковы были его функции?
– Я в этом не очень хорошо разбираюсь, по-моему, он занимался всей организационной, финансовой и хозяйственной деятельностью. На нем была отчетность, бухгалтерия, разные вопросы, связанные с налогами, с таможней…
– А какое отношение имеет таможня к художественному салону?
– Самое прямое. Сейчас, конечно, много картин покупается нашими соотечественниками, но иностранных покупателей тоже достаточно, а несколько лет назад только они и давали прибыль. А ведь если иностранец купил картину в России, ему нужно вывезти ее на родину, значит, встает вопрос таможенного оформления, и если салон не поможет покупателю дешево оформить вывоз картины, то он больше никогда туда не обратится. Кроме того, иногда вывозятся большие партии картин для продажи на европейских аукционах. Здесь уже задействуются очень большие суммы – ведь для организации самостоятельного аукциона нужно вывезти двести-триста картин… Я так понимаю, что такими вопросами и занимался покойный Глеб.
