– Я говорю о кресте, подаренном деду Лидии Артемьевой Иоанном Кронштадтским. О том кресте, из-за которого вы зверски пытали, а затем убили молодую девушку. У меня достаточно улик, чтобы предъявить вам официальное обвинение. – Кочергин потряс перед глазами Абрамова скоросшивателем. Бумаг в папке не было, он взял ее с собой просто так, для видимости. Прежде чем ехать к Абрамову, Павел Евграфович заехал домой и, одолжив у соседки оцинкованный таз, сжег в нем показания всех свидетелей по делу. Оставил лишь заключение медэксперта, протокол осмотра места преступления и показания сотрудников гастронома, больше ничего. Папку с делом он отправил на имя лейтенанта Алексеева, приложив к бандероли письмо, в котором объяснял свой поступок и просил письмо это сжечь после прочтения, а с папкой поступить по своему усмотрению.
– Я могу довести дело до суда, – грозно повторил Кочергин, – но не стану этого делать, избавлю вас и всех ваших коллег, честных служащих, от позора. – Глаза его горели болезненным блеском. Разговор ему давался с трудом.
Он не мог убить спящего. Но сейчас, разговаривая с Абрамовым, он с все большей ясностью понимал, что и бодрствующего, но безоружного человека убить будет непросто. Даже такого, как Абрамов. Кочергин не был палачом. Он был сыщиком, честным служакой. И он уважал закон. Но закон не уважали Абрамов и те, кто захочет его покрывать. А этого Кочергин допустить не мог.
– Вы сейчас же напишете признание в содеянном, и я застрелю вас. Если откажетесь, я все равно заставлю вас сделать это. Но это будет мучительно для вас. Так же мучительно, как было для Лиды Артемьевой! А потом все равно застрелю, – грозно пообещал Кочергин.
Абрамов откинулся на спинку стула. Лицо его удивительным образом ничего не выражало. Он закинул ногу на ногу и, небрежно положив руку на спинку стула, молча смотрел на Кочергина.
– А если я не сознаюсь, тогда что? На шум могут сбежаться люди. Вас арестуют. Признают либо сумасшедшим, либо врагом советской власти, покусившимся на ее верного защитника. Об этом вы подумали?
– Я убью вас раньше, чем сюда кто-то войдет, – понемногу овладевая собой, проговорил Кочергин. – Мне бы хотелось иметь ваше признание, но я обойдусь и без него. А себя мне не жаль.
Кочергин видел, что Абрамов колеблется.
– У вас минута, потом я стреляю, – максимально убедительно проговорил Павел Евграфович.
– Хорошо. Но что будет с моей семьей? Детьми? – поворачиваясь боком к Кочергину, тихо и взволнованно проговорил Абрамов, словно разговаривая сам с собой. Потом поднял голову и с искаженным мукой лицом взглянул куда-то позади Кочергина.
– Об этом надо было думать раньше, – буркнул Павел Евграфович и обернулся взглянуть, что именно рассматривает у него за спиной Абрамов. Там висели портреты самого Абрамова, красивой улыбчивой женщины с пушистыми вьющимися волосами и семейное фото с детьми. Рассмотреть его Кочергин не успел. Грянул выстрел.
Павел Евграфович обернулся и увидел, как из черной бездны направленного на него дула вырвалась искра. Услышал еще один грохочущий звук и почувствовал, что резкая обжигающая боль разрывает его грудь. Он нажал на курок пистолета, но вмиг ослабевшая рука дрогнула, пуля ушла в сторону, а сам Кочергин завалился на бок, ноги его подкосились, свет зеленого абажура сузился в одну крохотную улетающую вдаль точку и померк.
Капитан Кочергин умер.
Глава 25
– Что скажешь? – свесив ноги с подлокотника кресла и закинув назад голову, спросил Тамерлан. Весь его вид сообщал: дело дрянь, тупик, безнадега.
– Ничего, – сердито откусывая бублик, ответила Таисия.
Сегодня они встречались с генералом Трубниковым и не узнали ровным счетом ничего интересного.
Генерал оказался приземистым полным дядькой с добродушным лицом, с пухлыми щеками и серыми лукавыми глазами. Похож он был не на генерала, а на пчеловода или садовода. Люди каких профессий традиционно бывают спокойными и благодушными? Врачи-педиатры? Словом, на боевого генерала Иван Алексеевич никак не походил.
Принял он их любезно, сразу же взялся угощать чаем с вареньем, конфетами, печеньем, пряниками и сушками. Хотел накормить борщом, но компаньоны отказались.
– Жаль, – с искренним огорчением заметил Иван Алексеевич. – Мои сейчас на даче, а я вот один в городе маюсь. – Генерал тяжко вздохнул, подперев рукой упитанную щеку. – Придешь со службы домой, и даже за стол садиться интереса нет, аппетита нет в одиночестве, – жаловался он. – Может, все-таки налить по тарелочке за компанию, а? Борщ вкусный, фирменный, сам варил.
Пришлось согласиться, хотя Таисия с детства свеклу не любила, особенно в борще.
– Так что у вас за дело? Выкладывайте, – наворачивая весело борщ, обратился к ребятам генерал. – При чем тут Зоенька?
– Мы, собственно, из-за ее исчезновения и пришли, – откладывая ложку, пояснил Тамерлан.
– Да-а, – сразу поник Иван Алексеевич. – Я уже раза три в полицию наведывался, теребил их, чтобы не сидели сложа руки. Да что толку? Нынче времена не те, к званию никакого уважения, – сердито стукнул он ложкой по столу. – Сидят, морды наглые, ленивые, и вежливо меня так – за дверь. Идите, мол, папаша, в домино играть, мы тут сами разберемся.
– Вот поэтому мы и решили сами попробовать Зою Борисовну отыскать, – воспользовавшись ситуацией, пояснил Тамерлан. – Нам бы только выяснить, кому Зоя Борисовна могла помешать. Может, враги у нее были, недоброжелатели? Или родственники из-за наследства?
– Что вы, какие у музейного работника могут быть недоброжелатели, да еще и в нашем возрасте? – отмахнулся генерал, снова принимаясь за борщ. – Это по молодости, когда у Зоеньки кавалеров было много, недоброжелатели были. Точнее, недоброжелательницы. Завидовали ей многие. Хотя она всю жизнь была очень скромной, порядочной женщиной, но разве кому-то объяснишь? Всяк по себе меряет. Если экзамен на «отлично» сдала, значит, преподавателю глазки строила. В должности повысили, потому что с начальством роман, и так далее. Очень мне иногда обидно за нее было. А ничем не поможешь, – вздохнул печально Иван Алексеевич.
– Скажите, почему вы с ней не поженились? Нам говорили, что вы еще со школы друг друга любили и пожениться собирались? – влезла с обычным простодушием Таисия.
– Эта история к нам с Зоей отношения вроде и не имела, а расплачиваться пришлось все же нам, – снова отложил ложку генерал, и глаза его стали печальными-печальными. – Свадьбе нашей мать ее воспротивилась, когда узнала, что мой дед в 1950-х при Берии служил, охранником, как раз перед смертью Сталина. Его потом даже репрессировали и расстреляли. Бабушка, чтобы детей спасти, развелась с ним и свою девичью фамилию взяла, не помогло, все равно арестовали, хотели в лагерь отправить. Тут на счастье вождь народов помер, и все как-то само собой уладилось.
– Так почему же Елена Александровна не согласилась на свадьбу? – пожала недоуменно плечами Таисия.
– Не знаю, – покачал головой генерал. – Я и сам не до конца понял. Сперва вроде бы соглашалась. Я в тот день пришел к Зое официально предложение сделать, цветы им обеим купил, торт, шампанское. Мать ее стол накрыла. Сели, сидим, разговариваем, культурно все, вежливо. Елена Александровна улыбается, про учебу мою спрашивает, про службу. Я ей честно рассказал, что после училища меня наверняка в дальний гарнизон пошлют и видеться с нею Зоя сможет только раз в год, когда в отпуск будем приезжать. Она ничего. Кивает, салат мне в тарелку подкладывает. Потом спросила про мою семью, чем родители занимаются? Я ей рассказываю, она – мне про Зоиных предков, про бабушек, дедушек, про дворянские корни, тогда уже можно было, – снова принимаясь за борщ, пояснил генерал. – Тут я возьми и про своего деда расскажи, про Берию и так далее. Она еще переспросила, как деда фамилия была. Я и говорю: Абрамов Леонид Сергеевич, а мы с тех пор все Трубниковы. Стал рассказывать, как бабушку с детьми из квартиры выгнали и из вещей разрешили взять только то, что на них одето было, у бабушки даже кольцо обручальное с пальца сорвали. Потом арест, потом они в бараке каком-то жили, тяжело ей одной с двумя детьми было, денег совсем не было, продать даже нечего было. А Елена Александровна вдруг из-за стола встала и попросила, чтобы я немедленно ушел. Бледная вся, аж трясется. Я ничего понять не могу, переспрашиваю: вам, может, плохо? Врача вызвать надо? А она мне снова, уже с криком: «Немедленно вон из моего дома», – с обидой проговорил Иван Алексеевич. – А что мне делать? Ушел. Потом Зоя мне позвонила, встретиться, говорит, надо. Встретились. Все, говорит, Ваня, расстаться нам надо. Мама сказала, что, если я за тебя замуж пойду, она меня проклянет. И плачет. Я ничего понять не могу. Давай, говорю, еще раз с ней встретимся, пусть объяснит, за что. Что я ей такого сделал? Проклянет! Что я вор, разбойник какой-то? Я советский офицер, отличник, между прочим. Мне уже тогда академию пророчили и Генштаб в перспективе. А Зоя только плачет и головой трясет. В общем, уехал я. Ничего, думаю, через год вернусь, все образуется. Куда там! Мать категорически меня на порог не пускает, слушать ничего не хочет, а Зоя тоже ничего не объясняет, только плачет, просит ее простить и забыть, – откинувшись на спинку стула и нервно барабаня пальцами по столу, рассказывал Иван Алексеевич.
