Но дядя Мугон ничего не ответил, лишь вздохнул про себя: «Это не так-то легко сделать».
— Это лишь трусливая отговорка, — отрезал я, снова прочитав его мысли.
Дядя повернулся ко мне, посмотрел удивленно, но, ничего не сказав, подумал: «Я до сих пор ничего не сделал для нее как отец».
— Так сделайте что-нибудь теперь, — посоветовал я в ответ на его размышления.
После моих слов он резко встал, включил свет и, подойдя к низкому столику, вытащил из его ящика мазь.
— Когда ко мне не шел сон, а в голове бродили разные мысли, я натирал этой мазью лоб, и она очень помогала, — сказал он, а про себя добавил: «Грустно становиться родителем животного с черной головой»
[35]
.
Мазь оказалась лекарством от всех болезней, оставленным бродячим аптекарем.
— Я так не думаю! — заявил я, не соглашаясь с ним.
Не обращая внимания на то, что я говорю, дядя Мугон наносил мазь себе на лоб. Неужели это подействует, недоумевал я? Неужели, если использовать это средство, исчезнут разные беспокойные мысли? Неужели стать для кого-то родителем — грустно? Неужели именно эта грусть была написана на лице отца всякий раз, когда он прикладывался к бутылке с сочжу? Я не мог ответить. Способность читать мысли и способность понимать их смысл на поверку оказались совершенно разными умениями. В этом мире существовало слишком много вещей, казавшихся мне, семнадцатилетнему юноше, непонятными, в том числе все мысли, желания, сны. Я попросил у дяди Мугона мазь и принялся натирать ею лоб. Я подумал, что хорошо бы, если это помогло разобраться в таких вот вещах или, если так не получится, то хотя бы позволило очистить голову от ненужных мыслей.
— Дядя, — позвал я дядю Мугона, когда тот снова лег, выключив свет.
— Давай-ка перестанем теперь рассказывать истории, от которых разрывается грудь.
— Я не это хотел спросить…
— А что ты хотел? — прервал меня он.
— Брат Кантхо сказал мне, чтобы я научился у вас способу правильного дыхания — дыхания новорожденного ребенка. Если я научусь так дышать, смогу ли я тоже узнать секрет Вселенной? Тот самый, настоящий секрет?
— Если откроется чакра на макушке, появится третий глаз и ты познаешь все неведомое тебе ранее.
— Значит, у вас открылась чакра и появился третий глаз?
— Конечно, конечно, — пробормотал дядя Мугон с сонным видом.
Я молча уставился в темноту. Интересно, если бы можно было открыть все секреты Вселенной, без каких-либо проблем, что бы я хотел узнать в первую очередь? Может, моим первым желанием стало бы увидеть лицо матери? Рассмотреть, в чем мы с ней похожи? После этого, наверное, хорошо было бы выяснить, как встретились мать с отцом и почему они расстались.
— Не могли бы вы тогда шепнуть мне на ухо секрет Вселенной? Только не говорите что-нибудь вроде «пей коровью мочу или живи так, как жил».
— Да он, понимаешь ли, прост. Это значит…
— Что это значит? — Мне не терпелось услышать ответ.
— Это значит, что гора становится высокой горой, а вода становится чистой водой. Это и есть секрет Вселенной.
— Э, выразитесь яснее.
— Это аналогично тому, что президент должен стать честным президентом, а судья — справедливым судьей. Это значит, что президент не может быть лгуном, а судья — слугой власти. Однако в реальности все не так, поэтому эта страна и пошла по неправильному пути! Это значит, что я, Мугон, превратился в тебя, Чжонхуна.
— Знаете, я не очень понимаю, о чем идет речь, но почему вы говорите обо мне как о лгуне и слуге?
— Да это я так, к слову.
Мы немного помолчали.
— Но вам известен даже секрет Вселенной… — я снова подал голос, прервав долгую тишину, но, не договорив, замолчал, раздумывая, как задать ему вопрос, вертевшийся на кончике языка.
— Конечно, отлично известен.
— Почему же тогда вы не знаете, с какого места ваша жизнь пошла по неверному пути? — спросил я.
Но вместо ответа я вдруг услышал храп. Дядя Мугон вообще был из тех людей, кто засыпает мгновенно. Я сомневался: возможно, дядя Мугон просто сделал вид, что спит, не желая отвечать на трудный вопрос, но так или иначе, он не стал больше ни размышлять, ни говорить. Мне же хотелось расспросить его дальше, но то ли подействовала его мазь, то ли еще что, но я тоже вскоре провалился в сон.
Сон о красивой ничьей
Во сне я снова учился у дяди Мугона, как правильно дышать. Правильный способ состоял в том, что я и Вселенная, затаив дыхание, вступали в борьбу. Когда я максимально быстро подтягивал вдох к самому низу живота, Вселенная снова вытягивала его. Когда я, боясь проиграть, опять втягивал воздух в себя, она тоже в свою очередь тянула его к себе. Борьба между мной и Вселенной, распростершейся передо мной, за то дыхание еще не окончилась ничьей победой, но тут в моем сне внезапно возник дядя Мугон. Он развел руки в стороны, словно вокалист, и громко пропел:
О, красивая ничья!
О, удивительный секрет
Вселенной!
Однажды весенним днем
Я дал обещание себе,
Что обязательно выиграю в этой жизни,
Но однажды осенним днем
Я был обескуражен тем,
Что полностью разбит.
Теперь я смог понять,
Что с того момента моя жизнь
Пошла по неверному пути.
Теперь я смог понять,
Что никто не может
Победить Вселенную
Или ей проиграть,
Словно волна, набегающая на берег,
Словно трава, сгибающаяся под ветром
И выпрямляющаяся вновь.
Спустя несколько дней я на самом деле начал учиться у дяди Мугона методу правильного дыхания. И хотя способ, который он мне показал, был точно таким же, что и в моем сне, я не стал рассказывать об этом.
Май, новое начало и завершение
Желтый ветер, дувший с западно-восточной стороны, оказался китайской песчаной бурей, пролетевшей по голубому небу над синим морем. Когда настал май, на ветках акаций, растущих на горе позади дома, стали один за другим распускаться ароматные белые цветы.
Пчелы, трудолюбиво жужжа, словно помогающие друг другу крестьяне, быстро кружились над лепестками. И как с поднятием ртутного столбика в термометре в каждом доме открывали окна, даже если никто не просил делать этого, так и с наступлением мая у меня обострялись чувства.
Когда я открывал дверь, проснувшись от шума громко галдящих птиц, во дворе уже стоял густой аромат цветов. Травы, растущие вдоль горных тропинок, еще не набрали силы, а горная малина была настолько же кислой, насколько красной. Дядя Мугон, говоря, что главные изменения происходят с человеком после сна, часто мерил мой рост.
