– Ты откажешься от морских плаваний?
– Я не моряк, Сюзи. Я заработал репутацию корсара, потому что жизненная ситуация иногда складывалась так, что мне лучше было уйти в море. Любой англичанин, конечно, тяготеет к морю и морским плаваниям, но я живу другими надеждами…
– Так ведь ты же француз!
– Да, француз, но меня очень сильно тянет к острову, на котором я вырос и на котором на такую парочку, как мы с тобой, будут смотреть с меньшими предрассудками.
– Я еще не могу сказать, что я по этому поводу думаю, Томас. Мы вернемся к этому разговору после твоего возвращения. Я буду ждать вестей от тебя, однако не стану от тебя скрывать, что задание, к выполнению которого ты готовишься, тревожит и мое сердце, и мой разум.
– Твоя тревога, по крайней мере, служит для меня доказательством того, что ты меня любишь. Однако оснований для нее нет. Жди меня, ни о чем не беспокоясь, и думай о том, как мы с тобой встретимся!
– Мое пребывание в усадьбе Клаподьер даст мне возможность отдохнуть после двух месяцев скитаний по морю.
– Отдыхайте, помощник капитана! Вы можете гордиться тем, как вы проявили себя на борту «Шутницы»! – улыбнулся капитан, прежде чем крепко поцеловать в губы своего первого помощника, возвращающегося к обычной мирной жизни.
Впрочем, в усадьбу Клаподьер Сюзи отправилась в карете в своей одежде моряка.
Увидев ее в этой одежде, Эдерна де Бонабан едва не упала в обморок. Затем, когда первая волна эмоций схлынула, она бросилась в объятия Сюзанны и прошептала:
– Какое это счастье – снова тебя увидеть! Я уже даже думала, что тебя поглотила морская пучина! Мой муж сообщил мне о том, что «Шутница» возвратилась, а ты все не появлялась и не появлялась, и я вообразила себе нечто ужасное…
– Ну что ж, вот я и приехала! Живая, здоровая… и богатая!
– Слава Богу!
Дети Эдерны – Эктор и Беренис – поначалу перепугались, увидев, как какой-то моряк бесстыдно целует их мать. Когда же они поняли, что это не кто иной, как Сюзи, они с радостными криками подбежали к ней, и она стала их обнимать, целовать и ласково гладить. Господин де Пенфентеньо еще ранним утром уехал к начальнику порта и задерживался там. Сюзи поспешно сменила камзол и штаны на платье, которое она оставила в усадьбе во время своего отъезда, и между двумя женщинами завязался долгий разговор. Эдерна попросила бывшего первого помощника капитана рассказать о своих приключениях.
– В течение нескольких недель меня мучила морская болезнь, – стала вспоминать Сюзи, – однако ее, похоже, не избежал ни один моряк, в том числе и господин Дюге-Труэн.
– Нашла в чем на него ссылаться! – воскликнула, усмехаясь, Эдерна. – Расскажи-ка лучше, что в этом плавании было самым хорошим и что самым плохим…
– Самое плохое? По правде говоря, даже и не знаю, что было более ужасным – шторм, в который мы как-то раз угодили, или взятие на абордаж испанского галеона, который нам в конце концов удалось захватить…
Сюзи также рассказала о недостатке продовольствия и воды на судне, о тошнотворной пище, которую ей приходилось есть, о гибели нескольких матросов и кота, о запахе крови, чувствовавшемся везде после взятия испанского судна на абордаж. Она вспомнила о наказаниях, которым подвергали матросов на корабле, о непристойных домогательствах марсового Клода Ле Кама, который вообще-то был женщиной и который догадался, что и первый помощник капитана – тоже женщина. Сюзи подробно описала ампутации, которые делал корабельный врач и при которых она лично присутствовала. Однако она не сказала ни единого слова о Рантии, который теперь, должно быть, находился в городской больнице Сен-Мало – если, конечно, вдруг не умер. Тогда пришлось бы говорить о господине де Броссе и о черных замыслах, которые он наверняка лелеет относительно нее, Сюзанны, а такими своими тревогами Сюзи ни с кем делиться не хотела. Она полагала, что ей ничто не угрожает до тех пор, пока она находится в стенах усадьбы Клаподьер. Что ждет ее после того, как она оттуда уедет, – это будет уже совсем другая история: она была уверена, что у ее врага находилось в услужении немало соглядатаев, а не один лишь бедняжка Рантий.
Затем Сюзи стала рассказывать своей подруге о том, что было в плавании лучшим: об опьянении, вызываемом бескрайним морским простором; о красоте солнечных закатов, которыми она, Сюзи, любовалась, стоя на палубе; о гордости за то, что была захвачена такая большая добыча…
– Я слышала, как мой муж говорил, что добыча и в самом деле не маленькая…
– Да, не маленькая, и я должна тебе сказать, что судовладелец, которым я являюсь, может только порадоваться результатам этого плавания!
В завершение своего рассказа Сюзи развлекла Эдерну тем, что показала ей, как молился в самые опасные моменты плавания корабельный священник.
По сравнению с такими грандиозными приключениями Эдерне рассказывать было, в общем-то, нечего: у Беренис начали прорезываться первые зубы; Эктор много шалит и заявляет, что станет корсаром, как его подруга Сюзи. Зима в усадьбе Клаподьер, по словам Эдерны, выдалась суровой. Несколько пожилых людей умерли от воспаления легких, вызванного холодами. Эдерна также рассказала о светской жизни в Сен-Мало, но рассказ этот ограничивался несколькими визитами к маркизу Магону де ла Балю и к братьям Пико де Клоривьер и игрой в твист у Блеза де Мезоннев и в усадьбе Ла-Менне. Она упомянула и о своем брате Элуане, который отказался от идеи стать последователем маркиза де Понкалле, когда наконец осознал, какая его при этом может ждать участь.
– Сейчас Понкалле судят в Нанте, – сообщила Эдерна.
Два с половиной месяца – это отнюдь не вечность! Сюзи, конечно же, не забыла Элуана де Бонабана де ла Гуэньер, тем более что она была ему кое-чем обязана.
– Он тебя ждал, – заверила ее Эдерна, – и я уверена, что он все еще сгорает от любви к тебе. Твое отсутствие ничуть не излечило его от этой любви, а к твоим прихотям он относится с большим снисхождением.
Сюзанне очень хотелось рассказать подруге о своей новой любви – любви к Томасу Ракиделю, капитану «Шутницы», наполовину англичанину и франкмасону, – но она засомневалась, стоит ли это делать. Ракидель, безусловно, был настоящим мужчиной. Ее мужчиной, с которым ей пришлось временно расстаться и от которого она теперь ждала обещанных им весточек.
Наконец, поскольку эта новость буквально жгла ей губы, она прошептала:
– Я должна перед тобой кое в чем исповедаться.
– Исповедаться? Ну ты даешь! Помнится мне, когда мы жили в монастыре урсулинок, ты отказывалась признаваться в своих грехах даже тому священнику, который был у нас исповедником!
– Я вовсе не грешила, а ты – не священник!
– Да, конечно. Я тебя слушаю…
– В этом не так-то легко признаться…
– Ты никогда не пасовала перед трудностями…
– Ну хорошо… Так вот знай, что из этого плавания я вернулась не только богатой, но еще и влюбленной, причем эта любовь – взаимная…
