Итак, американцы не высаживались, даже не пытались, в Галифаксе пьянствовали так, что небу было жарко, и неудивительно, что наутро Колесников проснулся с гудящей от похмелья головой. И, что обидно, проснулся не сам, а от деликатного стука в дверь.
– Ну что там? – рявкнул он и рывком сел, от чего голова, казалось, загудела, словно колокол, и приготовилась рассыпаться на кучу мелких осколков. – Кого там принесло?
– Герр адмирал, – дежурный офицер, шагнув через порог, вытянулся в струнку. – Вас какой-то местный спрашивает. Говорит, по очень важному делу, и…
– Вы что там, сдурели? – Колесников был настолько зол, что даже ставшая на флоте легендарной выдержка ему изменила напрочь. – Вы что там все, с ума посходили?
Действительно, выглядело это абсолютно по– идиотски. В завоеванном городе спит адмирал армии победителей, и не просто адмирал, а один из верховных правителей державы, отдыхает от бранных подвигов – и вдруг его хочет видеть какой-то местный дятел, которому положено, вообще-то, сидеть под шконкой и дрожать. А его не только не отправляют по инстанциям, можно даже с помощью приклада, а допускают, что называется, к телу. Да он к гостинице, в которой расположился адмирал, ближе чем на сотню метров и подойти-то не должен, а тут.
– Герр адмирал, – дежурный, совсем еще молодой парень с погонами лейтенанта на плечах, выглядел откровенно жалко – он, похоже, и сам осознавал идиотизм ситуации. – Этот человек утверждает, что знает вас очень давно. И говорит, что вас в молодости звали Палыч… Я рискнул взять на себя ответственность, и.
– Тащи его сюда. Живо, – и, видя недоуменный взгляд офицера, коротко пояснил: – Это мой агент или его связной. Разведка.
Вот так. Офицер остался горд от осознания своей причастности к тайнам рейха, а перед Колесниковым уже через несколько минут стоял высоченный мужик лет тридцати с небольшим, с фигурой молотобойца и простоватым лицом. Одет чисто, опрятно, хотя и небогато. Гладко выбрит. В миру – Дональд О’Кэрролл, этнический ирландец. И как это понимать? Впрочем, для начала.
– Знаете, Дональд, я вот никак не могу вспомнить, почему у вас в комнате перед моим отбытием потолок был розового цвета?
– Белого, – понимающе улыбнулся ирландец. – Белого. А до того – голубого. Там, на трещине, даже старая краска была видна.
– Действительно, голубого. Ну, здравствуй, Цезарь Соломоныч!
Когда закончились взаимные обнимания с хлопаньем друг друга по спине (а здоровым лосем оказался Рабинович в этом теле) и совершенно дурацкими улыбками на лицах, Колесников махнул гостю рукой в сторону дивана и вызвал дежурного. Буквально через пять минут в огромной гостиной лучшего в гостинице номера, который единолично занимал Колесников, уже наблюдался завтрак на двоих. Все было сделано с такой скоростью, и притом настолько бесшумно, что Рабинович посмотрел на товарища с нескрываемым уважением.
– Лихо у тебя получается.
– Научишься строить студентов – армия пикником казаться будет. Тем более немецкая – как ни крути, а дисциплина здесь на высоте, – усмехнулся Колесников, разливая по рюмкам отличный французский коньяк. – Ну, давай.
– Вздрогнули! – Рабинович опрокинул в себя рюмку ароматного напитка, попробовать который в своем времени просто не имел шансов, крякнул от удовольствия и подцепил тонкими зубьями вилки кусок отменной буженины. – Ох, в грех вгоняешь, нам ведь свинину, сам знаешь, нельзя.
– Угу. Ты еще скажи, что никогда сало под водочку не наворачивал.
– То в прошлой жизни. А сейчас новая. Думал начать ее праведно… – Рабинович не выдержал и расхохотался. – Видел бы ты сейчас собственную рожу!
– Тьфу на тебя. Как ты сюда попал? И почему только сейчас?
– Откровенно? Не знаю. У аппаратуры разброс бешеный, могло и лет на десять в сторону откинуть, и в Австралии выбросить. А вообще. Может, лучше сначала?
– Давай.
– Ну, – Рабинович потер щеку, – ты отправился сюда, а я остался с твоим бездыханным телом. Точнее, тело-то жило, а вот мозг работать перестал. Вызвал врачей, сказал, мол, у тебя случился припадок, и ты потерял сознание. Увезли тебя обратно в больницу, и ты там ночью благополучно отбросил коньки.
– Выходит, я прав был?
– Насчет ремиссии? Да, прав. Ну а потом несколько дней наблюдал за тобой, здешним, это было интересно. До тех пор наблюдал, пока мир вокруг не стал меняться.
– Меняться?
– Ну да. Вдруг изменилось название некоторых улиц. Потом ни с того ни с сего оказалось, что один из наших общих знакомых, Филиппов, уже пять лет как в тюрьме…
– Туда ему и дорога. Стриг с заочников деньги всю жизнь. Стоп. Он ведь умер за полгода до меня!
– Вот именно. Потом изменились дома. Да много чего было. Понимаешь, ощущение, словно я в лодке, и она раскачивается, то туда, то обратно. Это не передать словами, просто мир поплыл и как будто не знал, каким он будет через минуту. Жутковатое ощущение. А потом меня вдруг перестали замечать, словно и нет никакого Рабиновича. И тут я испугался уже по-настоящему. Плюнул на все, залез в свой аппарат, а очнулся уж здесь. Подождал немного, освоился – ну и пошел к тебе.
– Это ты молодец, это ты правильно. Только слушай, почему ты, истинный еврей, оказался в теле ирландца? Они же вроде никаким боком.
– Открою тебе страшную тайну, – щеки Рабиновича порозовели, как-никак под разговор они рюмки по три уже употребили. Для здоровенного мужика ничто, как раз слегка кровь разогнать. – Чем истиннее еврей, тем меньше в нем еврейского. Ты в курсе, почему мы ведем родство по матери?
– Ну да. Оказавшийся на грани уничтожения народ, женщины которого рожают от победителей, потому что своих мужчин просто не осталось. При таких раскладах вести род по матери – единственная возможность сохранить самоидентификацию.
– Вот именно. И я не знаю, кем по национальности был мой предок и какие ветви были у его рода. Вот здесь и сейчас вижу, к примеру, ирландские…
Посмеялись, выпили еще. А потом Колесников вздохнул и сказал:
– Все это здорово, но лирикой сыт не будешь. У меня к тебе вопрос: чем планируешь заниматься дальше?
– Думаю, ты мне посоветуешь.
– Посоветую. Будешь гаулейтером Канады.
– Что? – Рабинович едва не подавился.
– То, что слышал. Благодаря знаниям О’Кэрролла ты в курсе местной обстановки, а значит, лучшую кандидатуру найти сложно. Опять же, у твоего… тела остались друзья и родственники, которым можно доверять. Стало быть, ты не один, а с командой. Естественно, сразу тебя на самый верх отправлять я не стану. Для начала устроишься в администрацию города. Через пару месяцев станешь бургомистром. Ну и за год дорастешь до высшего руководящего поста. Потом уж видно будет, так далеко не заглядываю.
– Но.
– Пустое, Соломоныч, справишься. У тебя получится.
