– Николай Павлович, – контр-адмирал Белли, с удобством расположившийся в рубке «Кронштадта», повернулся к командору своего флагмана. – А ведь они, пожалуй, сейчас начнут.
– Вы полагаете, Владимир Александрович? – коренастый, плотно сбитый моряк, оставил в покое бинокль, с помощью которого наблюдал за американцами.
– Уверен, – Белли потер виски. – Минут десять, ну, пятнадцать – и их эсминцы попытаются нас атаковать.
Командир линейного крейсера повернулся к своим подчиненным и негромко, он никогда не повышал голоса, принялся отдавать распоряжения. Если адмирал сказал – значит, так и будет. Не потому, что тот старше по званию, просто они с Белли хорошо знали друг друга.
Тридцать с лишним лет, куда уж больше. В тысяча девятьсот восьмом году, в Италии, произошло страшное землетрясение. Город Мессина превратился в груду щебня, и первые, кто подоспел на помощь, были моряки оказавшейся неподалеку русской эскадры. И они едва ли не голыми руками разбирали завалы, вытаскивали раненых, пытались хоть что-то сделать… Вот тогда в первый раз и пересеклись дороги матроса-первогодка и вахтенного офицера броненосца «Цесаревич» мичмана Белли, запорошенного, как и все его подчиненные, мерзко скрипящей на зубах известковой пылью, со сбитыми в кровь руками и мрачной усмешкой на неунывающем обычно лице.
Потом их дороги то расходились, то периодически сходились вновь. Флот, особенно небольшой, как в России, а позднее в СССР, это достаточно замкнутый микрокосм, в котором, так или иначе, все друг друга знают. Белли рос по службе, переходил на другие корабли и возвращался на «Цесаревича», чтобы потом вновь уйти на крейсера или эсминцы. Матрос-первогодок вырос до кондуктора… А потом случилась революция.
Смена власти и гражданская война – время, когда страна катится в пропасть. Но в этот момент, если ты храбр и удачлив, можно добиться многого. Белли революцию принял и не сгнил в эмиграции, подобно бывшим сослуживцам, а дорос до контрадмирала. Не бог весть какая карьера, мешало происхождение и служба офицером в царском флоте, перевешивающие иной раз любые заслуги. Однако же и не сгорел, хотя бывало всякое, и год лагерей по доносу – еще не самое худшее.
Зато его бывший подчиненный успел отметиться и там, и сям, повоевать на фронтах гражданской войны, причем и за красных, и за белых, и в какой-то банде, и снова за красных. Дело по тем временам вполне житейское, и пленных бывшие враги не раз ставили под ружье буквально через несколько часов. Повезло, что в конце концов оказался на стороне победителей, да еще и не рядовым, а командиром роты. И вернулся на флот, где снова столкнулся с Белли, преподающим в Военно-морской академии.
Дружбы между старыми сослуживцами не было, а вот взаимное уважение и доверие – вполне. И командир «Кронштадта» привык доверять словам наставника, поэтому отреагировал на них без малейшего промедления. Однако тот все равно, по въевшейся с годами преподавательской привычке, достаточно развернуто пояснил:
– Они же не дураки, Николай Павлович, совсем не дураки. Если голова без мозгов, такой флот не построить. И наверняка понимают, что как только мы разделаемся с этими красавцами, – небрежный жест в сторону избиваемых крейсеров, – а это дело нескольких минут, как примемся за них. На эсминцах слишком много торпед, чтобы оставлять их без внимания. До темноты им не продержаться, разве что спасаться бегством, а на это они пока не пойдут. Стало быть, надо что-то делать уже сейчас, и шанс у них есть. Через десять-пятнадцать минут наш курс приведет к тому, что горящие крейсера полностью скроют их от нас, частично своими корпусами, частично дымом. Еще и шашек добавят, чтобы завесу поставить. Затем подтянут миноносца поближе – и все, нам придется жарко. Откровенно говоря, более всего меня сейчас интересует, будут ли участвовать в атаке их легкие крейсера. У них ведь торпеды тоже имеются, да и орудия лишними не будут. Мы их, конечно, разнесем, это не намного сложнее, чем уничтожить сами эсминцы, но время займет, а дистанция небольшая, могут и успеть подойти да напакостить.
Адмирал оказался совершенно прав. Через двенадцать минут дымные шлейфы, тянущиеся за горящими американскими кораблями, стали заметно гуще. Шашки запалили – в этом Белли не сомневался. Значит, сейчас начнется. И пора их всех удивить, невидимость – она ведь штука обоюдная. И советские корабли сработали мгновенно.
Белли действовал вопреки общепринятой тактике и здравому смыслу, но, как оказалось, эффективно. Именно этот маневр привел к тому, что во всех американских газетах следующий эпизод боя именовали не иначе как Большой Резней. В чем-то газетчики определенно были правы, хотя, конечно, их всегда отличала любовь к крикливым заголовкам. Вон, «Правда» написала три десятка строчек, и то в основном с фамилиями награжденных, поскольку на фоне основного сражения это и впрямь был всего лишь эпизод. Не самый важный, хотя, конечно, эффектный, этого не отнять…
Поворот в сторону американцев, ураганный огонь по и без того избитым крейсерам. Все, тем уже не до того, чтобы передавать товарищам о происходящем, свои бы шкуры спасти. Строй распадается. Из носовой части «Балтимора» рвется могучий клубок пламени – явно зацепили что-то серьезное, может, даже пороховой погреб. Хотя нет, вряд ли, корабль не собирается ни раскалываться, ни просто тонуть, хотя виляет на курсе, словно пьяный матрос, выходящий из паба. И дым, теперь уже не от шашек, а, так сказать, естественный, корабль напоминает чернильную кляксу, расползающуюся по волнам, и огонь прекратил окончательно. «Канберра» от сокрушительного, почти продольного залпа, превращается в бултыхающийся на волнах факел, в котором рвутся поданные к орудиям снаряды. Остальным тоже достается. И спустя считанные минуты вырвавшиеся из-за дымовой завесы эсминцы сталкиваются с советскими кораблями, открывшими огонь практически в упор.
Идущий головным «Рэдфорд» моментально ощутил на своей шкуре все прелести участи ведущего корабля. Выпущенный в упор стовосьмидесятимиллиметровый бронебойный снаряд обладал огромной начальной скоростью, которую не успел погасить. Ударив «Рэдфорд» в носовую часть, снаряд проткнул вдоль корпуса почти насквозь и разорвался в корме. Из защиты на этих эсминцах имелась разве что полудюймовая броневая палуба над машинным отделением, и остановить раскаленный кусок стали и взрывчатки смогла только паровая турбина, в которую он влетел, кроша все на своем пути. И взорвался так, что небу стало жарко.
Лопатки турбины, превращающие энергию перегретого пара во вращение громадных валов, разлетелись, словно ножи у незадачливого циркача, кроша все на своем пути и пропарывая корпус изнутри, превращая его в подобие гигантского сита. А следом, догоняя, рвалась волна огня, тонкими струйками плеснувшего во все стороны. Кусок днища вырвало, и искалеченные турбины вместе с фундаментами рухнули вниз, на дно морское. Корабль просел, изгибаясь, словно кусок теста, по которому хозяйка врезала скалкой. А потом он, быстро теряя ход, начал погружаться, оставляя на поверхности обломки и головы тех, кто успел выброситься за борт. Через две минуты палуба эсминца скрылась под водой, и в этот момент раздался мощный взрыв, выбросивший в небо гигантские клубы грязно-белого пара – вода добралась до раскаленных котлов.
