– Понимаю… – Перед Александрой словно наяву вставал тот лот, о котором шла речь. Это была большая напольная ваза глубокого лазурного цвета, украшенная зелеными виноградными лозами и порхающими крошечными розовыми птичками. Работа была тонкая, модель исполнена с большим вкусом, предмет, судя по основным признакам, старый, а не состаренный. И вот Надежда вынесла свое суждение, а она не ошибалась никогда.
– Я понимаю, что это не предмет для широкого обсуждения, но все же… – Александра колебалась, не решаясь прямо высказать свои чувства. – Эта ваза в своем роде небольшое событие, и я знаю людей, которые готовы за нее заплатить довольно приличные деньги. Быть может, хотя бы намекнуть кое-кому, что…
– А зачем? – Надежда еще шире распахнула серые выпуклые глаза, неизменно хранившие детское наивное выражение. – Пусть бросают деньги, не мешай людям наслаждаться жизнью. Господи! Да если бы в коллекциях моих знакомых хоть четверть вещей оказалась подлинниками, я бы считала, что им крупно повезло! Ты же знаешь, как сейчас усовершенствовались наши китайские друзья… Просто на глазах выросли! Когда я начинала в девяностых, китайскую подделку было видно с первого взгляда, а теперь все приходится на зуб пробовать и с лупой ползать… Молодцы, ничего не скажешь!
– Но…
– Прекрати! – Надежда остановила слабый порыв гостьи решительным жестом. – Если хочешь заняться благотворительностью, найди более достойный жалости объект!
И ваза ушла на аукционе в первые десять минут, за крупную сумму, в коллекцию очень богатого и не очень разборчивого человека, которого Александра знала и которого ей в самом деле совсем не было жалко…
Попав в квартиру пропавшей приятельницы, Александра долго осматривала две комнаты, хотя их метраж был совсем невелик. Сергей, встретивший ее у подъезда, молча следовал за ней по пятам, к счастью, не задавая вопросов и не мешая сосредоточиться. И все же этот высокий грузный мужчина с заметной одышкой, неуверенным взглядом и лысеющим лбом стеснял Александру. Она предпочла бы, чтобы он держался от нее подальше – от него исходил очень интенсивный аромат цитрусовой парфюмерной воды, от которого художницу едва не мутило. Сама Александра духами не пользовалась и была очень чувствительна к резким запахам. Возможно, именно из-за этого парфюмерного облака она с первой минуты почувствовала неприязнь к Сергею. Он же держался с ней уважительно и даже как будто слегка робел.
Прежде всего художница подошла к старой советской стенке из полированного дерева – такие водились в семьях «со связями» в семидесятых годах. Именно здесь, за потускневшими, никогда не полировавшимися дверцами, Надежда хранила все, что было ей необходимо для работы: альбомы, набитые фотографиями, тетради с заметками, кипы потрепанных блокнотов, вороха бумаг, в которых их обладательница не смогла бы разобраться при всем желании, а выбросить не решалась. Александра распахивала одну дверцу за другой, обводила взглядом полки… Это было дело совершенно бессмысленное – вероятно, даже сама хозяйка всего этого бумажного хлама не смогла бы с первого взгляда определить, все ли на месте.
– Я не вижу, чем могу быть тут полезна! – Завершив осмотр полок, Александра обернулась к сопровождавшему ее мужчине. – Если она что-то и увезла, то мне этого не понять! Трогать я ничего не буду. Прежде всего это ничего не даст. И потом, если вы все же решитесь обратиться в полицию, они будут очень недовольны, что кто-то рылся в бумагах до них!
– Я уже не знаю, что делать! – В голосе Сергея звучало настоящее отчаяние.
Он присел в кресло, накрытое старым клетчатым пледом, и закурил. Поискал взглядом пепельницу, нашел на журнальном столике большую морскую раковину, исполнявшую эту роль, взял ее в руки и тоскливо повертел. – Аня категорически против того, чтобы обращаться в полицию. Хорошо, хоть ключи у меня забыла обратно потребовать, а то бы я и вас сюда не смог привести! Лида молчит. Не разговаривает ни с матерью, ни со мной.
– Надеюсь, со мной она все-таки поговорит… Я хочу знать, как вела себя Надежда накануне отъезда, когда обещала вернуться… Вы девочку об этом расспрашивали?
Сергей с готовностью кивнул, явно радуясь тому, что может ответить на поставленный вопрос:
– Конечно, много раз спрашивал! И Аня тоже… Ничего особенного не происходило. Надя собрала свой обычный чемодан, с каким всегда ездит. Сказала Ане, когда привезла Лиду, что вернется через три дня. Даже и подозрений быть не могло, что она замыслила какой-то побег, как теперь говорит Аня! Я не был при том, как она прощалась, но и Лида, и Аня говорят, что Надя была спокойна, улыбалась, явно радовалась, что едет…
– Она очень любила Амстердам! – рассеянно кивнула художница. И содрогнулась, осознав, что начала говорить о Надежде в прошедшем времени, как о покойнице – точно так же говорил о ней Сергей.
То, что она услышала, тяжелым камнем легло ей на сердце. Александра изначально не верила в то, что Надя способна забыть долг, который ощущала перед заброшенным ребенком, и исчезнуть, попросту перестав выходить на связь. Ее исчезновение не было запланированным. Полгода молчания производили самое зловещее впечатление. Художница твердо решила добиваться, чтобы семья пропавшей приятельницы обратилась в полицию. Нерешительность Сергея раздражала ее, равнодушие Анны – бесило.
Продолжая осмотр комнаты, Александра перешла к зеркальному серванту, примерному ровеснику стенки. Квартира вместе со всей обстановкой досталась Надежде от умершей в начале девяностых годов бабушки, и она ничего здесь не меняла просто потому, что была равнодушна к комфорту. Это роднило обеих женщин – Александра годами жила в таких ужасных бытовых условиях, что неподготовленные посетители ее мансарды приходили в шок. Ржавые ледяные батареи, близкая железная крыша, раскаленная в жару, веющая лютой стужей в морозы, старая проводка, едва выдерживавшая нагрузку, единственный кран с холодной водой, которая в лучшем случае сочилась тонкой струйкой… Бывая у Надежды, Александра всегда пользовалась случаем и просила разрешения принять душ. Так она и мылась, скитаясь по квартирам и мастерским друзей. Все к этому привыкли, привыкла и она сама – ей уже не казалось чем-то постыдным и странным попросить о подобном одолжении. Пока она принимала душ в гостях у Надежды, та варила кофе. Потом приятельницы располагались с чашками в старых, продавленных, но уютных креслах, и Надежда, указывая на стеклянные дверцы зеркального серванта, рассказывала о своих последних приобретениях, которые там временно хранились. Надежда отлично разбиралась в фаянсе и фарфоре, умела дешево покупать редкости, которые потом выгодно сбывала коллекционерам. Сама она никаких коллекций не собирала.
– Честно говоря, – не раз признавалась приятельница Александре, – мне претит сама мысль о том, чтобы собирать какую-то коллекцию. Разбираться в вещах – да. Зарабатывать на этом надеюсь и впредь. Но посвятить свою жизнь старой рухляди, пусть даже редкой и ценной, – этого я не сделаю никогда!
Александра отлично ее понимала. Она и сама не предавалась страсти коллекционирования. Ее увлекал процесс поиска вещей по чьему-то заказу, манили тайны и трудности, которые встречались на этом пути… И хотя художница давно могла составить себе солидную коллекцию за очень небольшие деньги, ей и в голову не приходило это сделать.
