Этот неожиданный вопрос застал Александру врасплох. Она умоляюще протянула к Эльку руки:
– Нет, говори, говори! Расскажи еще что-нибудь!
Но момент откровенности проходил. Глаза Элька постепенно теряли экстатическое выражение, взгляд становился прежним, внимательным и спокойным.
– Рассказывать-то больше нечего, – медленно произнес он. – Однажды в шторм, в конце марта, бабушка внезапно умерла. Присела в кресло, отдохнуть, и умерла. Был вечер среды… Выбраться из дома и позвать соседей я смог только утром в четверг… Я всю ночь топил печку и жег лампу и сварил, наверное, ведро кофе… Чтобы все было, как при живой бабушке. И даже сам себе рассказывал истории про то, как Маркен отделился от материка, и вспомнил все ее сказки. Только все это было уже не то.
Он покачал головой:
– Да, однажды бабушка все же проехалась по дамбе на автобусе… Когда ее везли хоронить, с Маркена в пригород Амстердама. Знаешь, Саша, я ведь очень любил ее и сейчас люблю. Но я ни разу не навестил ее могилу. Ни разу! Это очень скверно?
– Я не знаю, – тихо ответила Александра.
– Понимаешь, мне кажется, что если я приду на ее могилу, это будет какой-то фальшью, данью приличиям! Вот – внук навещает бабушку, которая его вырастила, завещала ему квартиру в Амстердаме, дом на Маркене и деньги в банке! – Эльк закрыл окно, и рокот дождя стал тише. – А если внук не делает этого, не ходит на кладбище, значит, он бессердечный негодяй. Но знаешь что я тебе скажу? Она – это не каменная плита с трогательной надписью, и не земля под ней, и не то, что осталось от нее в земле. Она – это то, чего уже не увидишь и не вернешь. Тогда, в последнюю ночь на Маркене, когда мы сидели в старых деревянных креслицах у печки, я живой, а она уже мертвая, а за стенами нашего домика выл, казалось, сам ад… Тогда я старался не смотреть на нее. Не потому, что боялся мертвецов, а потому, что слишком ее любил живую. И я играл в то, что она жива. Я вставал, помешивал уголья в печке, говорил: «Подкину-ка я еще дров!», «Сварю-ка я еще кофе, ночь долгая!» Делал вид, что ничего особенного не случилось. Когда утром прибежали соседи, всех поразило то, что я не плакал. Одна соседка сказала, что у меня, должно быть, нет сердца. Хромой Йонс назвал ее дурой и еще таким словом, которое я, Саша, при тебе произнести не могу…
Эльк внезапно рассмеялся и резко повернулся к слушательнице:
– Нет, я сошел с ума, что все это рассказываю! Ведь я никогда ни с кем не говорил о той ночи!
Чувствуя, как к щекам прихлынула кровь, Александра с запинкой ответила:
– А я очень счастлива, что ты мне все это рассказал, правда. Я так и вижу этот остров… Домик с печкой и Хромого Йонса.
– Слушай… – Эльк смотрел на нее тем пристальным, неподвижным взглядом, который всегда ее озадачивал. – Мы ведь можем съездить на Маркен! Домик еще цел… Я не был там лет десять. Тогда Хромой Йонс был еще жив, представляешь! А ведь он ровесник бабушки, они одногодки. Одна тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения… Он был уже очень стар, но еще выходил в море, в спокойную погоду. Жил все так же, один, помощи ни у кого не просил. Кто знает, жив ли он сейчас… Ему должно быть уже сильно за девяносто…
И, встряхнувшись, Эльк с воодушевлением предложил:
– Давай поедем на Маркен завтра? В самом деле, поедем! Ничего особенного ты там не увидишь – деревянные домики, несколько каналов, овцы, утки, куры… Зато я угощу тебя копченым угрем!
– Это так хорошо, что даже не верится… – улыбнулась женщина. Она все еще была под впечатлением от услышанного и не могла отделаться от картины, ярко стоявшей перед ее внутренним зрением: уснувшая вечным сном старушка и светловолосый мальчик сидят перед растопленной печкой, в крошечном домике на острове, вокруг которого ревет взбесившийся шторм. – Поедем!
Эльк бросил последний взгляд на улицу, на окна дома напротив и задернул шторы:
– Нам пора идти, если ты не хочешь опоздать на ужин!
Когда они спустились в гостиную, кроме хозяйки, там были горничная, улыбчивая молодая девушка в джинсах, пиджаке и хиджабе, и двое новых постояльцев, заполняющих въездную анкету. Хозяйке было не до разговоров. Она, любезно кивнув, приняла ключ у Александры, обменялась парой фраз с Эльком и вновь повернулась к гостям. Выходя, Эльк прихватил из проволочной корзины у входа большой зонт. Александра уже не впервые наблюдала такой обычай в отелях Амстердама – зонты считались достоянием не только постояльцев, но и их гостей, и просто людей, зашедших по делу или без дела. Как ни странно, в большинстве случаев зонты спустя какое-то время возвращались в отель.
Дождь заметно ослабел. Он превратился в легкий моросящий туман, садящийся на волосы, на одежду, затрудняющий дыхание. Эльк раскрыл зонт и взял Александру под руку. Они медленно пошли в сторону Эммаплейн. Эльк вновь сделался молчалив, словно предельно искренний рассказ о прошлом исчерпал все его ресурсы красноречия. Александра молчала потому, что ее мучила смутная тревога. Она пыталась думать о пропавшей приятельнице, нарочно воображала, какие ужасы могли с ней случиться… Но все эти мысли заслоняла одна, каждый раз опалявшая ее нервы словно огнем. «Завтра мы едем на остров!» Больше художница не могла думать ни о чем. Ничто не помогало – ни самоирония, ни жестокие напоминания себе самой о пропасти, разделявшей ее и часовщика с Де Лоир, о его семье, о невозможности счастья, пусть краденого… Идя рука об руку с Эльком, ощущая локтем его тепло, она словно ступала по воздуху, не ощущая под ногами мокрых плит мостовой.
Александра ощущала себя как во сне, где ей вдруг представился шанс нарушить границы дозволенного. «Во сне все можно, во сне – не считается…» И тонущая в тумане Виллемспарквег прижималась к темному парку все теснее, словно потерявшая самообладание светская женщина, повисшая после бокала шампанского на руке случайного спутника. Улица тоже походила на сон. Фонари старинного образца, мягко сиявшие в сыром воздухе, были окружены радужными кольцами. Они не светили, они мерцали, освещая пространство не более метра. Редкие прохожие, попадавшиеся навстречу, казались бесплотными тенями. Появлялся велосипед, отрывисто тренькал на повороте звонок, и резкий звук тут же поглощался туманом, словно окутывался мокрой ватой.
Поравнявшись с домом, где ей предстояло ночевать, Александра едва узнала его – в темноте, с освещенными окнами, старинный особняк выглядел совсем иначе, чем при утреннем свете. Утром это был солидный буржуазный дом из красного кирпича, с эркером во весь фасад и небольшими угловыми башенками, выстроенный в изящном сдержанном стиле, типичном для Старого Юга. Вечером, сквозь туман и висящую в воздухе морось, дом показался ей зачарованным замком, хранящим в своих недрах тайну, манящую и опасную.
– Здесь я остановилась, – произнесла Александра, когда они поравнялись с домом, и не узнала своего голоса, севшего от сырости. – Друзья уехали на работу в Италию и оставили мне целый этаж… И даже мансарду! Вон, видишь темные окна? Они снимают третий и четвертый этажи.
– Вот как… – негромко ответил Эльк и на миг замедлил шаг, оглядывая окна дома. – Ты интересно говоришь – третий и четвертый этажи. На самом деле, это второй и третий. Первый этаж считается за нулевой. Так что…
