– Господи, мама, зачем ты вообще хранишь все это барахло, – бурчал он, и до моего слуха доносился громкий шлепок – это очередная стопка бумаг отправлялась в мусорную корзину.
Через некоторое время у него зазвонил мобильник, и, выругавшись под нос, Дэвид полез за телефоном в задний карман.
– Привет, Пэт! Да у меня тут буквально завал! За восемьдесят лет тут скопились горы хлама – и это только первая комната!
Дэвид привстал и закрыл дверь – наверное, не хотел, чтобы Марджери слышала разговор. Ну а я, затаившись в коробке, ловила каждое слово.
– Нет, я ей еще не говорил. Я знаю, знаю, – по голосу я поняла, что Дэвид раздражен. – Но надо дождаться подходящего момента, а то она с ума сойдет. По крайней мере, я уже начал с мусора. Выкину хоть часть. Да скажу я ей! Да, понял, я не тяну. Но ты же знаешь, как для нее важно быть независимой.
Я почувствовала тревожный укол и ощутила, как беспокойство все сильнее завладевает мной. Я не представляла, о чем это Дэвид все никак не поговорит с Марджери, но не сомневалась – этот разговор ее огорчит. Продолжая лежать неподвижно, я надеялась, что Дэвид скажет еще что-нибудь, что прояснит ситуацию, но, видимо, этот разговор был ему в тягость, и он скоро закончил, бросив: «Ладно, мне еще со всем этим разбираться. После поговорим».
В течение нескольких недель после этого он регулярно появлялся у нас. Входя, он кричал из прихожей: «Мамуля, привет, это Дэвид! Пришел помочь тебе с уборкой».
Но это была вовсе не «уборка»: я видела, как он опустошает дом, комнату за комнатой. Вновь и вновь он забивал багажник своей машины покрывалами и шторами, мешками старой одежды и кипами бумаг, уверяя Марджери, что все это ей совсем не нужно и кроме как на свалку никуда не годится.
Марджери была слишком растеряна и напугана, чтобы возражать. Чаще всего она уходила в другую комнату, только чтобы не видеть, как роются в ее пожитках. Иногда она смотрела на свои вещи, отложенные сыном для благотворительного магазина, – и я видела тоску в этом взгляде.
Я же, наоборот, кипела от ярости. Как он смеет являться к нам и решать, что можно, а что нельзя Марджери – а, следовательно, и мне! – держать в собственном доме? То и дело я обнаруживала, что еще одна из моих любимых вещиц – то ветхий, поеденный молью коврик для пикников, то скамеечка для ног, обтянутая джутом – исчезли из дома без моего ведома.
Дом даже пахнуть стал по-другому! Аромат лаванды, который всегда источали одежда и вещи Марджери, сменился резкими химическими запахами чистящих и полирующих средств, от которых у меня слезились глаза и першило в горле.
Все это время я была вынуждена без конца ходить по дому и тереться мордочкой обо все поверхности, пытаясь восстановить права на свою территорию. Но это было бесполезно – Дэвид игнорировал мои усилия и без устали мыл, чистил, упаковывал и складывал вещи в коробки. Если Марджери не было рядом, ее сын даже не пытался скрывать своей неприязни ко мне – он гнал меня из дому при любой возможности, хотя я замечала, что в присутствии матери он делал вид, что я все еще ему нравлюсь.
Мне было совершенно ясно, что неразбериха в доме не идет Марджери на пользу и только усиливает ее расстройство. Хозяйка дряхлела и увядала прямо на глазах. Она почти перестала есть, и не одна неделя прошла с тех пор, как она сама готовила – подозреваю, Марджери уже и забыла, как это делается. Ей стало трудно усидеть на месте, и она стала настороженной, как кошка, которая опасается, что на нее нападут, – то и дело подходила к окну и смотрела на улицу, будто дожидаясь кого-то или чего-то.
Я изо всех сил старалась успокоить хозяйку и помочь ей справиться с нервозностью, но ее тревога все нарастала, да и меня не оставляло ощущение надвигающейся беды. Я до сих пор не выяснила, что задумал Дэвид, но в глубине души понимала, что в нашей с Марджери жизни грядут перемены. А пока мне оставалось одно: держаться поближе к любимой хозяйке, утешать ее, и самой, по возможности, черпать уверенность в прикосновениях ее рук и запахе ее кожи.
Однажды вечером я вошла в гостиную и застала Марджери в слезах. Дэвид сидел подле нее на диване, неловко приобнимая мать за плечи.
– Да будет тебе, мам, ты ведь понимаешь, что так лучше, – уговаривал он. – Тебе нельзя оставаться здесь, это небезопасно. Лестница для тебя слишком крута, к тому же, сама знаешь, в последнее время ты становишься забывчивой.
Марджери ничего не отвечала, просто тихо плакала, закрыв лицо хлопчатобумажным носовым платком.
– А «Вязы» – отличное место. Там о тебе будут хорошо заботиться. Будут готовить еду, стирать твою одежду и все такое. Все, хватит плакать, все к лучшему, – и Дэвид неуклюже заключил мать в объятия.
Неслышно ступая, я вышла из комнаты. Голова у меня шла кругом, и нужен был глоток свежего воздуха. Выбравшись на улицу через кошачью дверцу, я принялась умываться – это всегда помогает мне привести в порядок не только внешний вид, но и мысли.
По крайней мере, теперь мне было известно худшее, и все происходящее получило, наконец, объяснение. Марджери уезжает отсюда в какое-то место под названием «Вязы». Я замерла, вытянув недомытую лапу, впервые заметив на воротах деревянную табличку с надписью: «Продается». Я похолодела.
Сердце у меня разрывалось: я ведь знала, как Марджери будет скучать по своему уютному милому дому. Но и за себя я боялась не меньше. Когда моя хозяйка уедет в «Вязы», а наш дом продадут, что же станется со мной?
Я снова проскользнула в дом и подошла к двери гостиной. Из комнаты доносились тихие рыдания Марджери и вкрадчивый монотонный голос Дэвида. Я не представляла, что ждет меня в будущем, зато знала, что нужно сделать сейчас, чтобы почувствовать себя лучше.
Я прокралась мимо двери в гостиную к лестнице, где у нижней ступеньки Дэвид аккуратно поставил свою обувь. Оглянувшись, не смотрит ли кто, я присела и пописала Дэвиду в туфли. Вообще-то я очень чистоплотна и даже брезглива, но, признаюсь честно, это доставило мне огромное удовольствие.
3
Как-то утром, вскоре после случая с туфлями, я блаженствовала в гостиной на подоконнике, на своем любимом наблюдательном пункте. На дворе стоял пасмурный осенний день. Деревья роняли листья на лужайки перед домами, а небо, будто налитое свинцом, было совсем низко.
Наша тихая улочка заканчивалась тупиком и не могла похвастаться оживленным движением, поэтому неудивительно, что я навострила уши, когда к нам свернул большой грузовик. Машина приблизилась, и я рассмотрела на борту эмблему «Грузоперевозки – надежно», чувствуя, как от рычания двигателя у меня дрожат усы. Автомобиль остановился перед нашим домом и, дав задний ход, медленно подъехал к крыльцу. Трое мужчин выпрыгнули из кабины, открыли задний борт и захлопотали, громыхая тяжелыми креплениями, вытаскивая ремни. Один нажал на кнопку, и на землю опустилась платформа.
