И, вытащив из таза веники, азартно ими встряхнул.
Решительно выдохнув, Лариса сорвала полотенце.
Глава 11
«Си»
В электричке было мало народу. Последняя и тогда, двадцать лет назад, шла полупустой.
Симона сидела у окна, пыталась рассматривать пейзаж, но было темно, и видела она лишь свое отражение. Растрепанные волосы, мешки под глазами, опущенные уголки губ…
Какой она стала старой и некрасивой! Без макияжа и прически выглядит… как мужик…
Стоп! Я и есть мужик, рявкнула на себя Симона.
Соломон Борисович Беркович. У меня и паспорт, подтверждающий это, имеется.
Она достала документ, раскрыла на странице с фото. Да, точно. Она – он. Она – Соломон.
«Нет, ты не он и не она, – шепнул внутренний голос. – Ты ОНО. Андрогин. То мифическое существо, которое имело два лица, четыре руки, четыре ноги. Но Зевс наказал тебе подобных за гордыню, разрубив каждого вдоль, повернув лица и половые органы в сторону разреза. И мы ищем с тех пор утраченные половинки… Все, кроме тебя. Ты свою НАШЛО… Пусть и потеряло!»
– Мужчина, сумочку не уберете? – раздался над ухом полупьяный голос.
Мужчина так мужчина!
Соломон взял рюкзак и переложил на колени.
Тут же на его месте оказалась хмельная тетечка с таким диким макияжем, что даже клоун посчитал бы его чрезмерным. Поскольку свободных мест в вагоне было больше половины, Беркович понял, что к нему просто решили пристать как минимум с разговорами.
– Скучаете? – спросила «клоунесса» и подмигнула.
– Нет, – сухо ответил Соломон.
– Скучаете, – убежденно повторила тетя. – Хотите выпить?
– Нет, спасибо.
– Да ладно тебе, – тут же перешла на «ты» попутчица. – Давай тяпнем? У меня хорошая штука с собой – «Зубровка».
Соломон резко встал и бросился вон из вагона. В составе их еще семь, и он найдет для себя спокойное место.
– Вот придурок сумасшедший, – услышал он за спиной.
Перейдя в соседний вагон, Соломон не стал садиться. Ехать оставалось всего ничего, в тамбуре постоит. Хорошо, что в нем никого. Да, пахнет сигаретами, но никто не курит, и света нет, что позволяет смотреть на проносящиеся за окном деревья, дома, линии электропередачи. Обычный загородный пейзаж. Невыразительный. Но милый сердцу.
Электричка остановилась на платформе. На ней ни лавочек, ни урн. Даже указатель с названием остановки куда-то делся. Видимо, кто-то из хулиганства сорвал, а новый еще не повесили. Магазин, в котором Берковичи когда-то покупали продукты для пикника, закрыт, а окна его крест-накрест заколочены досками. Хорошо, что Соломон взял с собой бутылку воды, а то по дороге в деревню умер бы от жажды. Насколько он помнил, по пути не было колодцев или колонок.
Сначала Соломон хотел ехать на машине, это, бесспорно, удобнее, но оставил ее у вокзала и сел в электричку. Повиновался порыву!
Вместе с Берковичем на полустанке вышло несколько человек, но он не стал их рассматривать. Сразу спрыгнул с платформы и направился в сторону деревни. Если идти в хорошем темпе, то до деревни Соломон доберется минут за тридцать пять – сорок. Потом еще четверть часа, и ИХ место.
На Соломоне был спортивный костюм. Пока в нем не холодно, но ночью станет зябко. Зря куртку не захватил. Хорошо, есть спички, можно костер развести.
Беркович подумал зайти в деревне в какой-нибудь дом, купить у хозяев еды: овощей с грядки, картошки, которую можно в костре запечь, сала. Но решил не привлекать к себе внимания.
Он сам не знал, зачем приехал сюда. Потянуло просто.
Как будто уничтожив вещи и паспорт Симоны, потерял ее окончательно. И стало так ее не хватать, что хоть плачь. Когда он тосковал по родителям, то ходил на их могилы, и вроде бы становилось легче. То же самое решил проделать и сегодня. И пусть на месте захоронения сестры ни памятника, ни надписи, ни портрета, но она лежит там, под сосной… его сиамская близняшка… И только он знает об этом.
Соломон резко остановился, обернулся. Ему показалось, что он слышит шаги за спиной. Но нет, позади никого не было. На узкой тропе, по краям которой буйно росли кустарники, ни души.
Беркович двинулся дальше.
Он много врал полицейским, давая показания. Пожалуй, семьдесят процентов из того, что он им рассказал, было либо враньем, либо искажением фактов.
Брат и сестра Берковичи отлично знали Дору Эленберг. Оба занимались у нее рисованием. Симона постоянно, Соломон, когда выдавал себя за нее. Как-то после занятий Дора попросила его задержаться. Мальчик, переодетый девочкой, подошел к преподавательнице, думая о том, что его сейчас пожурят за плохое старание. Он тоже умел рисовать, но не так хорошо, как Симона, и натюрморт у него получился неважнецкий.
– Сестра знает, что ты здесь? – спросила Дора.
Соломон аж рот открыл от удивления.
– Что ты так на меня смотришь? – усмехнулась Эленберг. – Думал, я не замечаю разницы между вами?
– Но никто ее… не…
– Я художник, Соломон, пусть и несостоявшийся. Я вижу то, что не могут рассмотреть другие. Так сестра знает?
– Да.
– И не против?
Соломон мотнул головой. Какой там против? Она сама ему одежду выбирала для сегодняшнего похода в кружок.
– Это у вас игра такая? – продолжила расспросы Дора Эдуардовна.
– Это наша жизнь. – И, как мог, объяснил ей, кем они с сестрой являются друг для друга. Но, конечно, умолчал о сексуальных аспектах взаимоотношений. Пусть тогда они еще и не перешли черту, но уже к ней приближались.
– Это единение может стать для вас как счастьем, так и наказанием, – проговорила Дора со вздохом. – Поэтому я не испытываю к вам зависти или жалости. Только симпатию.
– Спасибо вам, – едва не расплакался Соломон. Дора стала первым и осталась единственным человеком, с которым он поделился хотя бы малой толикой своих чувств. Не встретив осуждения, мальчик испытал невероятное облегчение. У него увлажнились глаза и задрожал голос.
– Если вам понадобится моя помощь, обращайтесь, – услышал он. – Не с кем будет поговорить, посоветоваться, я к вашим услугам…
Соломон улыбнулся ей благодарно и покинул студию.
Больше они не разговаривали так откровенно, но между ребятами и руководителем художественного кружка установилась своеобразная душевная связь. Они как будто понимали друг друга без слов: не только взрослая преподавательница подростков, но и они ее. Дора тогда была влюблена в фотографа Ивана Соля. Мужчину удивительного, но глубоко женатого. Молодая женщина терзалась, и Берковичи чувствовали это. Чтобы поддержать, Симона один раз вместо горшка с сухими ветками нарисовала его же, но с пышными ромашками – любимыми цветами Доры. А Соломон отправил на конкурс в местную газету ее фото, и взял первый приз. Это был большущий мешок шоколадных конфет, и он разделил их на четверых – родителям, сестре, себе и Доре.
