– А как же твой отец?
– А с ним я разберусь сам, – твердо и несколько недовольно ответил некромант.
– Ты трусливо откладываешь решение проблемы? – хотела поддеть его Рина.
– Если ты настаиваешь, то я могу ее решить прямо сейчас, – опасно понизив голос, вкрадчиво произнес Вердж.
Он резко перевернулся, но при этом умудрился аккуратно положить гостью на пол. Наклонился так, что между их губами осталось ну очень маленькое расстояние.
– Ну, решать? – прошептал некромант.
– Ты прав. Лучше потом.
– Трусишь?
– Разумно опасаюсь.
– Вновь повторяешься.
И все же он ее отпустил, как бы об этом ни сожалел.
Мейнс протянул Рине руку, помогая встать.
– Кстати, тебе не к третьей паре, а к первой, так что вполне можешь опоздать.
– При чем здесь третья пара? – недоумевала Рина.
– Ты во сне разговариваешь, да еще и сама с собой. «Аринка, мне к третьей паре. Отстань!» – передразнил некромант иномирянку.
Та его шутки не оценила. Побледнела, поджала губы.
– Мне нужно смыть крем, – протараторила Рина и убежала в ванную.
«И правда отчего-то трусит».
В академию они возвращались в задумчивом молчании.
Глава 20
О нефилимах: раздувая в ком-то огонь любви, легко подпалить свои крылья
Рина
Это странное чувство, поселившееся в душе с самого утра, никак не давало покоя. Мы даже провели вместе не ночь, нет, меньше. То, что произошло в кухне, можно охарактеризовать лишь как сплошное сумасшествие, помрачение. Отчего же такое ощущение, словно я знаю его, этого чертова некроманта, ощущаю, как собственную боль, жизнь, тело. Как будто мы знакомы вечность.
«Если это истинная любовь, то я не хочу испытывать на себе все прелести этого паршивого чувства», – пришла отчетливая мысль. Потому как если в четырнадцать руководит сердце, то в двадцать – голова, и умом я понимала – мы отнюдь не пара. Слишком велика пропасть различий, и дело даже не в ином мире. Статусы уж слишком разнятся. Я уже через это проходила, хватит.
Перед глазами встала отвратительная сцена: мой бывший парень (тогда еще грезилось, что и будущий муж) был из семьи обеспеченной. Прогулки под луной, стихи Есенина и Рождественского, вечерние фонари-мандарины на Адмиралтейской набережной, рестораны… А потом его маман на пороге и ее фраза: «Босячка нам не нужна. Лучше убирайся из жизни Алика по-хорошему». Ее слова – хуже хлестких пощечин, и, что самое главное, после этого разговора – предложение Алика о том, что нам стоит расстаться. Даже не при личной встрече, а в записке, которую курьер передал с букетом гербер. С тех пор я, мягко говоря, прохладно отношусь к цветам, можно даже сказать, цинично, считая, что дарить девушке половые органы растений – не лучшее решение.
Посмотрела на решительный профиль Верджа. Да, может быть, он и не такой и рискнет пойти против отца (ну да, не удержалась, подслушала про невесту), и что нас ждет? Год-два не самой счастливой жизни от силы. Почему «не самой» – давление родни, пресс из обстоятельств и нехватка денег (наверняка отец нажмет на все финансовые рычаги, чтобы сынуля одумался) – это даже не капли, потоки, которые разобьют любые скалы чувств. Это сейчас, пока мы студенты и наши отношения напоминают курортный роман, – все вполне допустимо, и то… Вон, Мейнс-старший уже сейчас пытается разорвать еще и не начавшиеся отношения между мной и его сынком. Хотя способ, который он выбрал, весьма оригинален: вспомнились конфетки со специфическим привкусом.
Произошедшее вчера вечером, как сон, с каждым шагом в сторону грядущего дня, теряло свое очарование, обрастая правдой жизни. А может, стоит хотя бы на время этого пресловутого обмена окунуться в иллюзию счастья? Чего я теряю? Разве что мечту, взамен получая разбитое сердце. А может, рискнуть? Вот только интересно, что запомнится Верджу после нашего расставания, ведь, как известно, женщина всегда оставляет след в жизни мужчины. Кому-то приятные воспоминания, кому-то шрам на сердце, а кому-то трусики в бардачке.
От последней мысли на лице помимо воли проступила усмешка. «Буду делать, что должна, и будь что будет», – решила для себя как раз в тот момент, когда мы проходили через арку ворот – вход на территорию академии.
– Извини, сегодня я не смогу быть с тобой на занятиях. У меня сдача отчета по практической части диплома. Кровь из носу нужно сдать сегодня, а я еще… Увидимся вечером? – В голосе Верджа впервые не было ни толики привычной уверенности. Так, словно мой ответ был для него единственно важным в этот миг.
Мое короткое «да» заставило его просиять.
Чубыся, белорусским партизаном засевшая на моей кровати (в том плане, что без подробного отчета о том, как прошла ночь, она меня из леса, тьфу, из комнаты, не выпустит), воззрилась на меня. В ее взгляде не было осуждения и жажды сплетен. Вовсе нет. Скорее пресловутое женское любопытство.
Я же, мысленно подбирая слова для «покаяния подруге», все еще размышляла: после сегодняшней ночи к какой категории женщин я отношусь. Например, согласно классификации моего хорошего друга (он же одногруппник и повеса в одном лице) Гриши, фройляйн делились на две категории: порядочные и потаскухи. Причем расшифровка этих терминов у Григория была альтернативной общепринятой. Так, потаскуха – это та, которая потоскует-потоскует и спать ляжет, а порядочная – у которой все любовники по порядку. Решила, что все же к первой, потому как грусти в душе было больше.
– Ну да, с ним… – Я не знала, с чего только начать.
– Это хорошо, – обстоятельно заявила соседка, видя мои декламаторские потуги. – Я просто переживать начала, когда ты не пришла ночевать. Думала: то ли это любовь, то ли поутру труп свеженький иномирской где обнаружится…
Ее ответ, признаться, выбил меня из колеи.
– А трупы тут при чем? – не сразу нашлась я.
– Ну, всякое бывает. Проректора-то, вон, отправили по дороге сна.
То ли у меня сегодня была реакция неправильная, то ли что иное, но от этих ее слов стало на душе… теплее? Совершенно чужой человек, вернее, гномка, переживал за меня: где я, что со мной… и не из досужего любопытства, а искренне (иначе бы не помогла перевести щекотливую тему, а начала выспрашивать все постельные подробности).
– Чубыся, ты – прелесть!
– Знаю, – хитро ответила соседка, – но когда об этом напоминают лишний раз – приятно.
Мы синхронно рассмеялись, и я начала спешно собираться на свою первую пару, до которой оставалось всего ничего.
Время большой перемены – самое суетливое, можно даже сказать, нахрапистое, напористое. Именно тогда толпы будущих светочей магической науки бурлят, как буруны горного потока, образуя причудливые завихрения в стенах коридора.
