Пока кто-то из гадов не обзавелся компьютером и это не положило конец всему. Для того чтобы таращиться в экран, друг тебе не нужен. А если тебе нужна компания, то вот тебе тьма-тьмущая мутных теней в Интернете. Перемена наступила как-то на удивление быстро. Для многих из нас. Было время, когда для меня оставлялось специальное место за обеденным столом. А всего через полгода мой друг уже не мог вспомнить, как меня звать.
Получается, то же самое и я – тоже не помнил.
Правда, видимо, в том, что тем самым его корешем был когда-то я. У меня был кореш, но те дни миновали и больше не наступят. Я знаю, кто я, и меня это устраивает.
Благо дорогам, как и скитаниям, нет конца.
Глава 32
Домой Кристина прибыла рассерженная. Она психовала под душем (причем не только из-за того, что он, зараза, как всегда, издевательски переходил с горячей воды на холодную и обратно). Потом, злая, протопала из санузла в гостиную и, зябко подрагивая, раздраженно обтерла волосы полотенцем.
Набирая Джона после встречи в сквере с той девицей, молодая женщина ожидала, что он обрадуется или, во всяком случае, проявит какой-то энтузиазм. А он мало того что взял мобильник отнюдь не с первого гудка (а ведь за ней следили, и теоретически всякое могло быть!), так еще и не извинился за свою нерасторопность, когда они потом вместе обедали в суши-баре.
Понятно, что он не хотел ей насолить. И реакция Джона была продиктована пониманием ее натуры, а не желанием поставить ее в дурацкое положение. Оно ведь как принято: когда чудище появляется из чащобы, то на его пути обычно становится благородный рыцарь, который и спасает прекрасную деву. Но Хендерсон знал, что Кристина вполне способна за себя постоять и не терпит, когда он лезет, где не просят. И все-таки она, прежде чем рассерженно утопать (пусть сам за суши расплачивается!), зловредно ему об этом напомнила, хотя это и было ей поперек души.
Он потом дважды слал ей эсэмэски и еще два сообщения отправил на голосовую почту. Но Крис ни на одно не ответила.
Обтирание пошло медленней, а там и вовсе остановилось. Вообще, что-то она последнее время много дуется. Прямо-таки злючка. И тема эта поднадоела, даже ей. Может, хватит?
Между тем пора было чепуриться и выдвигаться на очередную рабочую ночь в компании чужих – тех, кого она больше не увидит – и вялых знакомцев по барной полужизни, этих двухмерных завсегдатаев с одномерными потребностями. Застегивая рубашку, Кристина вдруг поймала себя на том, что ее работа ей вконец обрыдла. Да, понятно: на доходы от напиточно-закусочной отрасли можно худо-бедно существовать и даже слыть лучшей, язви ее, барной администраторшей на всем Ист-Виллидже, но это полностью застит дорогу, которой идешь, а этого ужас как не хочется. Утратилось главное: чувство реальности. Жизнь вроде бы и идет, но вместе с тем тебя в ней как будто нет. Тебя, реальной, нет.
А хочется чего-то большего, объемного. Чувствовать под ногами землю и знать, что эта земля твоя или хотя бы дана тебе, черт возьми, в долгосрочную аренду. Чем хорош Джон, так это выстраиванием умственных параллелей – даже когда он сам этого не чувствует. И, быть может, он начал это исподволь ощущать, а сопоставив, сделал вывод, что им обоим нужна не новая квартира, а новая жизнь.
Им об этом надо будет поговорить, и поговорить скоро. И заведет разговор она. Когда будет в форме, готовности и… когда перестанет на него дуться.
Хапнув со столешницы ключи, Крис оглядела комнату в поисках мобильника, в сердцах куда-то закинутого в тот момент, когда она ворвалась в квартиру. Ей казалось, что так будут хуже слышны Джоновы эсэмэски. Чокнутая. Что ж, когда до нее самой доходит, что это дурь несусветная, значит, от сердца уже отлегает. Кристина еще раз, уже вдумчивей, оглядела все знакомые поверхности. Пока не…
Ага, вот он: на диване.
Подхватив мобильник, она уже оборачивалась уходить, как вдруг тихонько визгнула.
И замерла, таращась на окно. С этого угла просматривалась лишь часть фронтона да лоскут серого неба, а если взгляд сфокусировать, то само оконное стекло. Давешнего послания там больше не было: его стер Джон. Правда, стер наспех, как попало, не удалив, а лишь размазав многолетние наносы смога.
И вот теперь там, на стекле, было накорябано что-то еще.
Осторожно приблизившись, Кристина поглядела на окно, озадаченно накренив голову. Как и в тот раз, каракули на стекле вполне могли сойти за дождевые потеки или перистые следочки голубя, брошенные порывом ветра на окно. Могли, да не сходили.
しロ6
Слишком уж близко меж собой находились эти отметины, да еще и располагались они фактически по центру оконного прямоугольника. Отличало их и то, что прописаны они были с определенным нажимом, как будто их выводил тот же самый палец.
Получается, что это – буквы? Рисунок? С ходу и не скажешь. Первая отметина напоминала заглавную «J», причем левый элемент литеры был длиннее правого, так что буква казалась как бы написанной наоборот. Третий символ – в чистом виде «6». Судя по закруглениям, это никак не могли быть потеки: такие никакому ветру не вывести.
А вот что находилось посередке, толком было не разобрать. То ли угловатая «О», то ли нолик, хотя зачем, если вдуматься, вычерчивать его отдельными палочками, когда можно обойтись одним продолговатым закруглением?
Так что… это был квадрат, что ли?
«J» наоборот, квадрат, шестерка.
Долгие пять минут Кристина смотрела на надпись, не в силах ее разобрать, и тут до нее наконец дошло.
Когда она, запыхавшись, примчалась в низовье сквера (было двадцать минут седьмого), уверенность в том, что квадрат означает «сквер», «J» – это искаженное «U», а «U» означает сокращенное «Union» с указанием времени («6»), – начала постепенно покидать молодую женщину.
Если кто-то хотел оставить послание, отчего его было не написать прямым текстом? Черт их разберет! У Крис теперь было ощущение, что она действует вопреки здравому смыслу. Уж как ее, помнится, именно этим выводил из себя Джон, но она его, похоже, перещеголяла.
И тем не менее она находилась здесь. Сквер сейчас пустел, людей в его нижней части можно было по пальцам перечесть, да и те шли по домам, торопясь к раннему ужину. Кристина проходила мимо них, направляясь вглубь прогулочной зоны и чувствуя при этом, что идет не туда. В дневное время, особенно в погожие дни, парки служат местом скопления людей, их желанного отдыха. Но с приближением вечера они нивелируются до статуса в лучшем случае просек, по которым сподручнее срезать путь, и воспринимаются уже больше как темная неприветливая шапка растительности над оградой. А с наступлением темноты уголок природы посреди города превращается и вовсе в место бесприютное, смутно-тревожное. Он становится домом для бездомных, недобрым напоминанием о том, что любая крыша над головой – это божье благословение, а место под ночлег не дается задаром. Даже в окружении оживленных улиц парки напоминают нам, для чего человечество озаботилось изобрести дома и искусственное освещение. Человеческие фигуры, что слоняются здесь, уподобляются призракам и становятся порождениями пустыни – осколками неизвестного, при виде которых тревожно екает сердце, холодеет под ложечкой и неудержимо тянет в обжитые, осененные уютом места. А чтобы не стать этими париями, лучше предусмотрительно перейти через улицу: береженого бог бережет.
