Я дошел до конца улицы и оттуда отправил Кристине эсэмэску. Сейчас она занята в баре, но при первой же возможности ее прочтет. В ближайшей забегаловке я взял себе кофе – никудышного – и побрел обратно на угол.
А что: отгул, дел особых нет… Так что можно немножко поторчать и здесь.
Глава 27
Примерно через полчаса на улицу быстрым шагом вывернул какой-то мужчина неброской наружности. Двигался он слегка необычно, и поначалу я принял его за одного из тех безумных одиночек-полуночников, что нарезают по городским улицам бесконечные круги, словно жучки по подоконнику. Пару раз на ходу он поворачивал голову (разминал затекшую шею, что ли). Когда нас разделяло метров двадцать, до моего слуха донеслись обрывки разговора, и я запоздало понял, что он не один. Непонятно как я проглядел еще одного, который, по всей видимости, шел впереди: теперь было ясно, что человек, которого я заметил первым, пытается за ним угнаться.
Хорошо, что они приближались со стороны улицы, противоположной той, где на углу мерз я: укрыться в тени для меня было делом одной секунды. Когда они проходили мимо, я разглядел того, что впереди: джинсы, белая сорочка навыпуск – в общем, те самые ребята, которых я видел днем на Юнион-сквер с тем церковником.
Тот, что в джинсах, первым прошел через ворота церкви. Вместе они, семеня, взбежали по ступеням, и впередиидущий нажал на кнопку звонка.
Я обернулся в сторону дома священника. Сейчас там было тихо (музицирование он вскоре после нашего разговора прекратил), но в окнах с наступлением темноты зажегся свет.
Не прошло и минуты, как открылось верхнее окно и оттуда по плечи высунулся Джефферс. Он поглядел через улицу на церковь, после чего убрал голову и со стуком закрыл окно.
Через пару минут он появился из передней двери и торопливо спустился по лестнице.
– Вам чего? – спросил он, подходя к тем двоим. Голос у него был вежливый, но без той вкрадчивой благостности, с какой он изъяснялся со мной.
Слов того, который был в рубахе и повыше ростом, я не расслышал, но через секунду подал голос его спутник:
– Дэвид.
Первого священник отвел в сторонку, и между ними состоялся непродолжительный разговор. Тот, что назвался Дэвидом, при этом остался стоять на месте. С десяти метров можно было разглядеть, что находиться здесь ему несколько не по себе, но вот приходится ждать. В какой-то момент он нервно глянул через улицу прямо на то место, где стоял я, но я не пошевелился. Если ты до конца не уверен, что тебя рассекретили, то шевеление – фактически гарантия того, что тебя непременно засекут.
В конце концов священник вынул из кармана ключи и отпер дверь церкви. Посторонившись, он пропустил своих визитеров внутрь, после чего зашел сам. Дверь за ними крепко захлопнулась.
Я вышел из своего укрытия. В жизненном укладе священнослужителей я не сказать чтобы сведущ. Можно смело предположить, что радение о духовном здоровье паствы вряд ли ограничивается у них рамками нормированного рабочего дня, а просьбы о пасторском наставлении могут возникать почти в любое время. Однако не совсем обычно и то, чтобы двое явно не набожного вида мужчин вдруг объявились здесь в половине девятого вечера. К тому же у них, судя по всему, не было сомнения в том, что их примут. Тот, что повыше, производил впечатление человека, едва ли не оказывающего на священника влияние, или уж, во всяком случае, состоящего с ним на короткой ноге.
Возможно, они из числа прихожан, с которыми священник связан какой-нибудь программой по обращению в лоно церкви, и теперь осторожно взбираются по отрогам духовного исцеления.
Понятно, все это не мое дело.
Но я продолжал смотреть.
Через четверть часа на улицу вырулил еще кто-то, и в глаза сразу же бросилось его различие с другими людьми. Отчасти оно было в том, как он был одет – темный костюм под длиннополым, дорогого вида пальто, но в основном дело было в походке. Есть некая динамика движения, которую можно видеть только в городе, властная порывистость мужчины – причем именно мужчины. У женщин тоже есть походка, выражающая властность, но она совсем не такая. А у мужчин это пружинистость доминантного самца в ареале, который он считает своим. В сельской местности и мелких городах такой походки не встретишь: в них нет той энергетики, свойственной каменным джунглям. Чтобы увидеть такую манеру идти, надо находиться непременно в мегаполисе.
Это моя тропа, и здесь я творю все, что мне, мать твою, заблагорассудится.
Когда незнакомец, постукивая каблуками, шел по тротуару, я с удивлением понял, что повторил одну и ту же ошибку. Что-то в игре фонарей и тени затрудняло наблюдение. Этот человек, оказывается, тоже шел не один – во всяком случае, на улицу, где я находился, он вышел в сопровождении.
Следом за ним шла небольшая группа людей. Один – невысокий крепыш в костюме «ретро» – шел так, будто пытался подстроиться под походку своего спутника, но все время сбивался с шага. За ним понуро двигались еще трое длинных и аскетически худых типов.
Тот, что в пальто, подошел прямиком к церковным воротам и зашел в них. Остальные задержались. У меня на глазах мужчина поднялся по лестнице, а затем властно оглянулся на своих сопровождающих, чтобы те не мозолили глаза.
Не постучав и не позвонив в звонок, человек в пальто открыл дверь храма. Закрывать ее за собой он не стал. Быть может, я перевидал чересчур много незнакомцев, делающих малосимпатичные вещи, но этот поступок лично мне показался совсем уж из ряда вон.
Минут пять все было тихо. Затем до слуха донеслись крики, а внутри церкви что-то с треском грохнулось.
Опять же не моего ума дело, но почему-то это никогда меня не останавливало.
Я сошел с тротуара и трусцой перебежал через улицу.
Добравшись до открытой двери в конце коридора, я мог просматривать зал. Тот человек в пальто разгуливал туда-обратно, держа руки на бедрах, а фалды пальто развевались за ним шлейфом – ни дать ни взять посредственный актер, репетирующий сценический монолог. Больше я не слышал никого, а потому продолжил движение.
Отец Роберт стоял посреди зала в окружении стульев – часть из них была опрокинута, а пара сломана. За священником стоял один из парней, которых я завидел первыми (тот, что пониже ростом), и вид у него был вконец обомлевший. Второго, в рубахе внапуск, видно не было – при этом дверь на другом конце помещения была приоткрыта.
Человек в пальто обернулся ко мне. На вид ему было лет сорок. Короткая стрижка «ежиком», лицо широкое, но с правильными чертами… Сила его присутствия ощущалась уже там, где топтался я.
– Ты кто, мать твою? – спросил он гневно.
Говорит ровно, без акцента. Явно не из Нью-Йорка.
– Благоверный прихожанин, – ответил я. – Зашел поговорить со святым отцом о скорбях, что мне досаждают.
– Корки мне мочишь?
