– Боб, это все миф.
– Не знаю, не знаю. Я слышу всякое, каждый день. Говорят, войти в пределы Совершенства – это все равно что еще раз пережить Расцвет, только он будет длиться вечно. А сам ты окрепнешь.
– Да нет такого места. Все это так, шепотки да воздыхания, с фантазией демагога и кликуши, у которого с головой не все в порядке. Расцвет – это Расцвет: случается только раз и проходит. А как прошел, тут и сказке конец.
– Но ведь я слышу, Медж, – с упорством фанатика повторил рыжий.
Пока они спорили, Дэвид случайно обратил внимание на пятнышки влаги у их стульев, как будто с потолка перед каждым из них успела накапать вода. Подняв глаза в попытке разглядеть, откуда она могла взяться, Писатель неожиданно уткнулся в преграду. Взгляд ему застили двое в майках. Они возвышались над столом, грозно скрестив на груди руки – можно сказать, не стояли, а нависали. Бычьи шеи, квадратные плечи качков… Причем не анаболических, а тех, что явно дружат со спортивными снарядами.
– Кого ждем? – спросил один из них.
– Никого.
– Точно? – с улыбочкой спросил другой. – Тогда чего сидим?
Секунду Дэвид не мог сообразить, в чем суть вопроса. Но ответ требовался оперативный: качки смотрели на него с хищным интересом.
– Послушайте…
– Нет, это ты послушай. Тут народу как сельдей в бочке. Так что ты или двигайся, или мы к тебе подсядем.
– Да вы о чем? Тут все занято.
– Ты прикалываешься?
Дэвид взволнованно оглянулся на Меджа и Боба, рассчитывая на поддержку. На их месте никого не было. Оба стула по ту сторону стола пустовали.
Один из качков присел рядом на корточки и приблизил свою физиономию к Дэвиду. Глаза у него были светло-синими, но мелковатыми, с неглубоким дном.
– Ну так что, голубь? – спросил он угрожающе. – Хочешь обзавестись парочкой свежих дружков?
Дэвид торопливо поднялся и, не оглядываясь, устремился в толпу, слыша сзади обидный двухголосый смех. За истекшие полчаса народу в помещении действительно набилось столько, что приходилось проталкиваться, как в вагоне метро в час пик. Как и когда Медж с Бобом успели улизнуть, да так быстро?
От двери писатель оглянулся, но не увидел никого из них. А вот те четверо по-прежнему стояли рядком возле стойки, спинами к стене. При этом они все, как один, повернув головы, провожали взглядом Дэвида. А девица ему еще и улыбалась.
Улыбка ее была зловещей.
Глава 24
В сумраке на тротуаре с понурым видом дожидался Медж. Фитюлька Боб куда-то делся.
– Все идет не так, как я рассчитывал, – сообщил он.
– Послушай, – напустился на него Дэвид. – Скажи мне четко: что за фигня здесь происходит? Ты вообще кто такой?!
– Я твой друг.
От этой фразы писателю захотелось злобно, истерически рассмеяться:
– Да, ты это все время повторяешь, как заезженная пластинка. Но как ты можешь им быть, если я даже не знаю, кто ты есть?
– Есть еще кое-кто, – сказал Медж. – Но он один из вас, а не из наших. Он во многом неправ, но, может, у него получилось бы разъяснить ситуацию так, чтобы ты ее гораздо легче понял. Самое важное – это возможность, которая у нас есть сейчас. Такого не выпадает почти никогда, Дэвид. Лично я не знаю никого, с кем бы что-то подобное происходило. Понимаешь? Нигде и ни с кем. Это все равно что… – Он немного подумал. – Ты помнишь опыты по природоведению в четвертом классе?
– Что? Конечно, нет.
– Оно и понятно, ты ведь никогда не тянулся к наукам. А я вот помню. И опыты мне нравились. Взять два магнита с противоположными зарядами. Они притягиваются, верно? Магниты с противоположными полюсами притягиваются и пристают друг к другу – а если заряд сильный, то пристают очень плотно. Раздели их, и они будут тянуться обратно, пытаясь слепиться воедино. Так долгое время было и с нами. Но затем…
Медж на полуслове прервался и зашагал прочь. Дэвиду не оставалось ничего иного, как пойти следом в надежде, что среди всех этих намеков и полунамеков рано или поздно прорежется что-нибудь более-менее внятное.
– Ну, и что затем? – спросил он нетерпеливо.
– Что-то происходит, – на ходу сказал его собеседник, – и в одном из магнитов начинает меняться полярность. В магните вроде тебя. Всегда вроде тебя, – с горечью подчеркнул Медж. – Проходит какое-то время, и они перестают держаться вместе. Притяжение переходит в отталкивание, причем такое сильное, что все забывается – опять же тобой, а не нами. У Угловых вроде Боба память, быть может, и самая лучшая, но мы отличаемся другими способностями. Нам дано умение смотреть по сторонам, в том числе и оглядываться назад. Действовать, как действуют хранители того, что было. А иногда и как опекуны.
– Но эта смена полярности…
– Она может длиться неделями, месяцами. Иногда занимает целые годы. Может происходить рано, а может поздно. У нас с тобой она случилась необычайно поздно и вместе с тем быстро.
– Ты говоришь, мы были друзьями, – еле поспевая за ним, упорно напомнил Дэвид.
– О да. Еще какими!
– Но где, когда?
– С того самого момента под столом. И здесь тоже – почти все то время, что ты жил в городе.
– Тогда почему я тебя не помню?
– Ты вырос. Дети рождаются безо всяких там житейских установок. Но уже фактически с рождения за ребенка берется мир и первые двадцать лет усердно вколачивает в него свои правила, вытесняя волшебство. Научает человека очерчивать себя линией, отделяя себя от остальной вселенной, превращая себя в обособленное «Я» вместо того, чтобы вливаться в облако взаимодействия, что простирается во всех направлениях. И вот когда линия обведена вокруг полностью, в человеке задергиваются шторки. Во всяком случае, так говаривал Одиночка Клайв, и я склонен ему верить.
– А кто он такой, этот Клайв? – допытывался Дэвид.
– Это он взял меня под свое крыло после того, как ты оставил город. И он единственный из нас, кому удалось вплотную приблизиться к воссоединению. Но не срослось, и для него это явилось началом конца. Теперь он полый.
– Вот слушаю тебя, – сказал писатель, – вникаю всем умом, но из того, что ты говоришь, не пойму ровно ничего.
– Ты просто не хочешь вспоминать, – укорил его идущий рядом человек. – Что лишний раз доказывает: какая-то твоя часть что-то да помнит.
– Але мале, Медж! – Из бокового проулка на тротуар вырулила девчонка-подросток в серой курточке с капюшоном и во всевозможных прибамбасах. Дэвид раньше уже видел ее в сквере рядом с какой-то толстушкой в бальном платье. На вид девчушке было лет шестнадцать, и она была похожа на сбежавшую из дома оторву, весь свой прикид сознательно направляющую на то, чтобы бесить или, во всяком случае, «доставать» всех, кому за двадцать три.
