– Усекла, – сказала Талья. – Хотя, как я сказала, эта история на деле случилась с Джорджем. Во всяком случае, он так говорит.
– Но я-то Джорджа не знаю, – заметил Дэвид, – так что… Для меня это звучит как «знакомый знакомого». ЗэЗэ.
Талья, взвесив сказанное, озорно улыбнулась (лет тридцать с плеч долой):
– Теперь я вижу, чем ты занимаешься в свободное от кофейка время, умник-баловник! За то тебя, наверно, баксами и осыпают.
Писатель, надув щеки, развел руки в комичном жесте рыбака: мол, вот как я крут:
– Гений, одно слово.
– Уж куда с добром! Так чего б тебе не прихватить свой умище домой и не заняться действительно работой?
– Дельный совет, как всегда, – усмехнулся писатель.
– Ну а то! Вот такая я вся из себя, блин, мудрая. А теперь давай, стартуй. Мне проще подворовывать коврижки, когда рядом один только Дилан.
Уже открывая дверь, Дэвид обернулся.
– Таль, – сказал он неуверенно, – а… роман твой как?
– Хочешь мне помочь его запалить? Так давай, спички найдутся.
– Я как бы не спец, но… Если ты не против, чтобы я на него как-нибудь взглянул… Было бы приятно. Нет, правда.
Талья моргнула с трогательным изумлением. Тут уже не просто тридцать лет долой: на писатели смотрела, можно сказать, пятнадцатилетняя девчонка.
– Ой, Дэвид… Это было бы так круто! – ответила она. – Я тебе прямо сегодня, как доберусь домой, скину его по мейлу. Там, понятно, еще черт ногу сломит, но… Для меня это знаешь как много значит. Просто отпад!
– Единственно, правда, не берусь с гарантией сказать, когда выдам тебе результат.
– Да я что, не понимаю, что ли! И доставать тебя насчет него не буду, обещаю. Дэвид, ты такая лапа, такая душка! Спасибо тебе!
Он, чувствуя себя нелепо, кивнул:
– Друзья они на то и друзья.
Домой литератор шел со смутной мыслью, что о своем широком жесте ему так или иначе придется пожалеть, но при этом внушал себе, что, как ни крути, а за участие к себе приходится платить. Ведь он все-таки обязан Талье за то, что она чутко подхватывает его настроение. Брал свое и невидимый гаер, дающий о себе знать эдаким зудом в трудноопределимой части ума – где-то сзади, откуда исходят идеи (в том случае, когда они удосуживаются туда являться).
Дома писатель поднялся прямиком в спальню, оборудованную под кабинет. Стоило ему обосноваться за письменным столом, как зазвонил телефон. Дэвид, чертыхнувшись, одной рукой ухватил трубку – другая у него в это время была занята клавиатурой. Как только что-то начинало приходить ему в голову, он тут же начинал набивать текст, пока мысль не вылетела у него из головы.
– Да! – крикнул мужчина в трубку.
В ответ молчание.
– Отель разбитых сердец слушает! – съязвил Дэвид. – Говорите же, ну!
Опять тишина, а затем какой-то не то шелест, не то змеистый извилистый шепот, как будто приглушенный расстоянием.
– Алло, вас не слышно! – крикнул писатель еще громче.
Провал в виде паузы, после чего – словно из невероятной, запредельной дали – сердитое и совершенно невнятное бормотание. Слов не разобрать.
Дэвид в сердцах брякнул трубку. Кому надо – перезвонят на сотовый, а кому не надо – идите все в одно место.
Постепенно ускоряясь, заклацали кнопки клавиатуры, и вот уже время стало растворяться, как оно обычно бывает, когда страницы, одна за другой, набирают разгон и вскоре несутся широкополосной автострадой.
Глава 10
По жизни у меня никак не получается уходить от ситуаций. Говорю это не из бахвальства – что, мол, я из тех парней, кто справляется с делами одной левой, вызывая тем самым гордость у Всевышнего, который радеет за меня в частности и за выработку адреналина в целом. Как раз наоборот. Бывали случаи, когда я определенно сдавал позиции и шел вразрез со здравым смыслом, прятался от проблем и допускал, чтобы моя жизнь катилась под откос и ржавела затонувшей подлодкой. Подозреваю, правда состоит в том, что когда я пытаюсь дистанцироваться от ситуации, я от нее ухожу не шагом, а, скорее, бегу бегом, но при этом по кругу. Мне кажется, что я уношусь от проблемы, а на самом деле я лишь кружусь вокруг нее на определенной орбите, пока перемена гравитации не пуляет меня обратно в эпицентр. Так было после смерти моего сына. Отшельнический период запоя сменился полосой дремотной безмятежности, на протяжении которой я работал в орегонском ресторанчике. А затем произошло возвращение в городок штата Вашингтон, где выяснилось, что у меня есть незаконченные дела. И расчет по этим делам сопровождался смертями. Вероятно, мне казалось, что я ухожу и избавляюсь от чего-то, но это было не так. Я просто убивал время перед тем, как выдернуть чеку из гранаты.
Для тех, кто не понял, скажу проще: преследователь Кэтрин начинал мне досаждать. Очень.
Вместо того чтобы поехать на метро, я решил возвратиться от галереи Кларка пешком (несомненная польза для сердца, но едва ли выгода по времени). Мне не понравилось, что весь свой обратный путь я размышлял исключительно об этом преследователе. Не нравилось, что мысленно я клял себя за то, что пока шел за Уоррен, прошляпил этого типа, а также пустился на эту авантюру, ничего не сказав Кристине. То, чему отводился статус не более чем краткосрочной услуги, неожиданно засело во мне занозой, и мне не терпелось поскорее от этого состояния избавиться.
К тому времени, как я на гудящих ногах добрался до нашей квартиры, Кристина уже умотала на работу. Пришлось брать курс прямиком туда. Когда через несколько часов мы шли обратно, я подробно изложил ей весь ход разговора с Томасом. Крис всем своим видом выражала досаду, что не побывала в галерее вместе со мной и не пригляделась к ее хозяину.
– Ты точно считаешь, что это не он? – спросила она.
– Да, точно.
– И что теперь?
– Даже и не знаю. Наверное, надо позвонить Кэтрин и сказать, что это не он. Не тот, кто ходит за ней по пятам. Может быть, ей имеет смысл поговорить с копами. Зафиксировать свои подозрения, чтобы ее нельзя было обвинить в голословности, если ситуация начнет раскручиваться по нарастающей.
– Но ты же сам привел слова Билла, что они, скорее всего, особо не почешутся.
Я пожал плечами. Да, я это сказал, и Билл это сказал, и неизвестно, что к этому можно прибавить.
Когда мы сворачивали в проулок, которым обычно срезали путь домой, откуда-то спереди послышался звук, от которого у меня по спине пробежал холодок. Это был натужный крик, выдающий муку и неотложную нужду в помощи. Фонари здесь горели тускло, через один, и невозможно было разобрать, что именно там происходит.
Мы припустили на шум. Постепенно стало ясно, что шумит кто-то стоящий посередине проулка. Женщина, немолодая. Стоит и вопит вроде как на кирпичную стену по ту сторону улочки.
