– И что ты сделала? – нарушил тишину Ильин.
– Я пошла к нему. Со всеми доказательствами…
– Косвенными, – уточнил майор.
– Да, – кивнула Аня, – именно поэтому я пошла сначала к нему, а не к прокурору. Именно поэтому он даже сумел меня убедить в своей невиновности. Поначалу. Плакал, говорил, что попал не в то место, не в то время. И если бы… Черт! Да я бы даже продолжила его защищать!
– Как он прокололся?
– Перед тем как его ввели, я разложила на столе фотографии мертвых, растерзанных женщин. Я начала рассказывать ему о каждой, пододвигая снимки. Говорила, где и когда женщина подсела к нему в машину. Я следила за его лицом: ни один мускул не дрогнул. Понимаешь? А потом он заплакал. И я растаяла. Начала собирать фотографии, думая о том, какая ж я сволочь, какая тварь. Моему папе было бы столько же лет сейчас, как ему, а я… В общем, кляну себя, на чем свет стоит… И вдруг вижу: пенсионер мой ручонку тянет. Берет оставшийся снимок. Самая молодая жертва. Имя не помню, восемнадцать лет девчонке. Изнасилована и выпотрошена. Думаю, жаль старичку стало людей, вот и решил глянуть. А старичок улыбнулся и посмотрел на меня поверх фото. Анюта, говорит, ты не могла бы оставить мне этот снимок? Она мне понравилась, – сказал он. – Когда была живой.
– Потерял контроль, – сказал Ильин. – Редко, но бывает.
– Да. Я сейчас его искала, – Аня указала на свой монитор. – Его признали невменяемым и определили на лечение.
– Думаешь, есть что-то похожее?
– Да нет. Кроме извращенной любви к насилию – ничего.
– Ну, что ж ты так… Всех под одну гребенку. Напрасно! Твари они редкостные, но индивидуальные вполне. Хотя и квалификации мы им придумываем так, для своего удобства. Чтоб каждого в свой кармашек. Ну, так и что с тем старичком? Вылечился?
– Ага, – кивнула Рыжова. – В июле еще. Похоронили на Митинском.
– Вот этот курс лечения всем бы им прописать. Ладно! – Ильин встал. – Я к Гринько, а ты созвонись с Мишкой. Может, он по безголовому что нарыл?
10
Изнутри дом смотрелся шикарней, чем снаружи. Миша Леонов окинул взглядом гостиную, в которую они попали, минуя просторную прихожую. Камин был главным украшением комнаты. На каминной полке стояло несколько фотографий с изображением хозяина в компании мужчин, скорее всего – «из этих».
– Капитан Леонов, – произнес Жан, наслаждаясь каждым словом, – ты располагайся. Я сейчас чаю принесу. Или, может быть, мартини?
– Я на службе, – отмахнулся Миша и прошел к камину.
Очаг оказался газовым, но был полной имитацией дровяного. Внутри лежали поленья, на вид не отличимые от настоящих дров. Миша перевел взгляд на каминную полку. Резная деревянная шкатулка ручной работы стояла по центру, на ней, будто охраняя содержимое, сидела бронзовая денежная лягушка. Монетку у нее во рту кто-то заменил на десятирублевую.
Фотографии стояли по обе стороны от шкатулки. Миша взял в руку самую большую. Публичное избиение старушкой дачника – гея отошло на второй план, едва он приметил на снимке одну существенную деталь.
– Предатель.
Леонов отшатнулся, снова вспомнив о предостережении толстяка не поворачиваться спиной к хозяину этого дома.
– Что? – спросил Миша.
– Это мой молодой человек, – пояснил Жан.
У Михаила язык бы не повернулся назвать мужчину со снимка молодым, но он понял, что имеет в виду Жан.
– А почему предатель?
Жан нахмурился и сразу стал похож на обиженного ребенка.
– Бросил меня. Попадись он мне! Все глаза ему выцарапаю.
– Скажи, а что это у него в волосах? – Миша протянул снимок Федотову.
Жан всмотрелся в изображение и улыбнулся.
– Это ободок. Я ему подарил. Это мое хобби. – Он показал на рамку, потом ткнул пальцем в шкатулку. – Я вырезаю по дереву. Вот видишь? – Он схватил Мишу за руку и приложил к рамке. – Чувствуешь?
Леонов неуверенно кивнул.
– Орнамент какой-то?
– Орнамент? – по-бабьи взвизгнул Жан. – Это же мой знак!
Михаил взял у Федотова рамку и посмотрел на гладкую выпуклость наверху, по центру. Точно такой же знак он видел и на деревянном ободке.
– Это буква Ж. Жан.
Точно. Так он и думал. Это могли быть инициалы, но только не убитого, а мастера.
– А Жоржу я даже вырезал двойную Ж. Понимаешь? Наложенные друг на друга. Означает: любовь навсегда.
Леонов понял, кто такой Жорж. В голове начали складываться пазлы.
– За что вас избила старушка Болюта?
– Тише-тише, космонавтик. – Жан задергал ручками, как игривая собачка лапками. – Для начала – кто такая Болюта? И что значит – избила?
– Болюта – это пенсионерка из Мамонова, которая…
– Ах, эта! Слушай, капитан Леонов. Эта бабка просто хулиганка какая-то. Арестуй ее, пожалуйста.
Пазлы встали на свои места, но картинка была все равно неясная, мутная, будто он смотрел на нее сквозь матовое стекло.
– Вот посмотри на это. – Жан задрал рукав, показывая Леонову костлявые локти. – Синяки до сих пор не сошли. Она напала на меня. Как коршун, старая выдра…
«Будь она молодая, – подумал Миша, – она б тебе руку сломала».
– Из-за чего у вас произошел конфликт?
– Она назвала меня, – Жан понизил голос и собирался наклониться к Михаилу, но тот резко отстранился. – Она сказала, что я голубой.
– И все?! Голубой?
– Ну не голубой, а…
– П*дарас? – спросил Миша, устав от кривляний собеседника.
Жан весь скукожился, будто вдруг захотел в туалет, и по-женски прикрыл пальцами рот. Ненадолго. Потом он закрыл уши. Всего на пару секунд. Наконец, совладав со своими конечностями, он упер руки в бока.
– Представляешь? Хулиганка! – тонким голоском воскликнул педик.
Мог ли этот тип убить старуху? Вряд ли. А обезглавить любовника мог? Даже если так – вряд ли оставил бы на трупе свой ободок.
Может, убил сгоряча и забыл об улике? А спустя месяц не стал бы он рассказывать полицейскому о своем хобби? Нет. Ни полицейскому, ни «космонавтику». Никому.
– Ну и чем ваша перепалка закончилась?
– Да ничем. Я ей сказал, кто она, и пошел домой.
– И кто же она? – Миша вглядывался в изображение бывшего «молодого человека». Теперь он был почти уверен, что это он.
– Проститутка, – выпалил Жан, и его лицо покрыл неровный румянец, будто у него случился приступ аллергии.
Стеснительный. Миша посмотрел на его ноги, обутые в восточные шлепанцы с загнутыми носами.
– А у тебя какой размер обуви?
