На берегу он переложил из лодки рыбу в мешок, весело ругнувшись, что улов оказался велик.
– Пошли? – сказал он и закинул мешок за спину.
Почему-то не хотелось так сразу оказываться с ним вместе. Но что я скажу – посижу еще? Погуляю?
Пройдя метров сто, он бросил две рыбины с расклеванными головами, которые нес до этого в руке, летевшим за нами бакланам: «От, обжоры!»
– Мужики стреляют бакланов, отпугивают, чтоб не клевали. А по мне, так это неизбежный процент потери. Все питаются как могут.
– А если головы отрезать – нельзя эту рыбу есть? – спросил я.
Он посмотрел на меня, чуть-чуть задержал взгляд.
– Да наверное, можно. А чего ты ходишь сюда? Я раза два тебя видел возле зимовья.
Я удивился: мне казалось, что я всегда здесь находился в полном одиночестве.
– Так. Отдыхаю.
– Ты брось. Место нехорошее. Когда сюда первая партия приехала, рассказывают, в леднике возле избушки вместе с мороженой рыбой стреляный труп нашли. На материк отвезли, закопали неопознанного. А как его опознаешь – неизвестно, сколько лет он пролежал.
Я вспомнил зуб мамонта, все предметы в избушке – вот в чем была разгадка их нетронутости. Как на могиле, нельзя было ничего трогать. Морозец пробежал по спине при воспоминании о моих долгих посиделках внутри избушки.
– А к тебе бабы липнут? – вдруг спросил он.
Я помолчал, поняв, что в разговоре с ним надо не удивляться неожиданностям, а привыкнуть к ним.
– Нет.
Он хохотнул:
– Коротко и ясно.
– Помнишь, как Остап Бендер спросил, есть ли в городе невесты, дворник ответил – кому и кобыла невеста? Все относительно.
Он махнул рукой:
– Да ничего не относительно. Какой-то умник придумал, и все повторяют, как попки, – относительно, относительно… Я же, например, не буду сравнивать этот мешок, – он дернул плечом, – с тем, что на Клязьме ловлю. Там одно – здесь другое.
– Но вот же – сравнил.
– Да где ж я сравнил? Я ж не буду там сеть ставить, а здесь с удочкой сидеть. А удовольствие от рыбалки – одно и то же. Понимаешь? Не количество этой долбаной рыбы…
– Я понимаю. Только не пойму, при чем тут бабы.
– При том же. Один всю жизнь увлека-ается, слюни пускает, на поплавок смотрит, а у другого и без наживки клюет.
– И ты хотел узнать, слюни я пускаю или закидываю раз за разом.
Про себя я усмехнулся и чуть было не сказал, что и это – относительно, но раздражать его еще больше не хотелось.
И странно – я почувствовал, будто рядом дунул легкий, уже спокойный ветерок. Константин сказал:
– Ты уже и обиделся. Слюни – это я так сказал, не про тебя.
Мы некоторое время шли молча. Лагерь был уже совсем близко.
– А вообще-то я тебя на охоту хотел позвать. На вездеходе. А то ходишь один вокруг зимовья, как… всадник без головы!
Мне стало и смешно и жутковато от этого сравнения.
В своем вагончике я стал жарить рыбу, которую мне дал Константин, и думал о нашем странном разговоре. Я понял, что Константин въехал в разговор по своей привычке внезапно, но почему-то растерялся. Со мной часто такое бывало, когда я писал дневник – первая фраза вводила меня в оцепенение, вставала костью в горле, и в конце концов я оставлял в покое начатую страницу. Константин хотел со мной поговорить, что-то его во мне интересовало – а мы лишь перекидывались какими-то глупыми фразами. Почему он спросил, «липнут» ли ко мне бабы?
Я представил его там, на Большой земле, перед поездкой на Север. Жил своей обычной жизнью, уверенный в себе, не чувствующий жизненных порогов, через которые многие лишь кое-как переползают. К нему и «липли» женщины, безошибочно чувствуя его силу, безоглядность. Он отвечал им спокойно, меняя их потому, что прежняя уже была, а новая – вот она, опять под рукой. И вот та, к которой он вдруг привык, перестает его замечать, а уходит – к странному задумчивому типу, сидящему в компаниях где-нибудь в уголке. И Константин впервые растерян.
Я сам не заметил, как сочинил эту быструю ситуацию. Засыпая, я дополнял ее подробностями и видел себя, сидящего в кругу знакомых Константина на какой-то вечеринке – почему-то я был в очках… Снились мне олени, легко бегущие по снегу. Сон втягивал меня в этот бег, как в метель.
Назавтра была суббота, короткий рабочий день. Я работал промывальщиком – промывал образцы породы, которые бурильщики доставали откуда-то из глубин острова. Мне говорили, что на эту работу принято брать новичков: считается, что при поиске новых месторождений новичкам может повезти. Обучил меня старый якут и с первых дней, довольный моими успехами, доверил мне всю промывку. «За живца меня держат, – иногда усмехался я, – как при игре в рулетку».
К обеду я просушил шлихи – то, что остается в лотке после промывки породы, ссыпал их в пакетики и понес в лабораторию – маленький вагончик посреди лагеря. Навстречу мне шел Константин.
– Как торт, – кивнул он на мою коробку, – только цветов не хватает.
– И шампанского.
– Ничего, Майка спирта нальет.
Мы разминулись. Я вспомнил, что по дороге в лабораторию частенько срывал где-нибудь маленький северный цветок и клал его в коробку со шлихами. Когда Майя, техник-лаборант, принимая коробку, удивлялась и говорила: «Ой, а это что?» – я подыгрывал ее удивлению. Я внимательно рассматривал цветок: «Надо же, и какими ветрами его сюда занесло, ведь это незабудка иссык-кульская. – Или, в другой раз: – Шехерезада персидская». – «А ты знаешь все цветы?» – спрашивала, улыбаясь, Майя. «Здешние – нет, а вот которые прилетают, знаю», – отвечал я. Так я шутил и уходил, оставив цветок в какой-нибудь колбочке на столе.
Сейчас цветка в коробке не было. Наверное, я задумался по дороге. Майя стрельнула глазами в коробку, поставила ее на стол.
– Ого, тяжелая. Наверное, золото.
– Какое-то оно слишком черное.
– Так это хорошо. Черный тяжелый шлих доказывает большое содержание олова в породе.
Я усмехнулся – так весело, с улыбкой, Майя прощебетала эту фразу из какого-нибудь учебника по минералогии. Она не умела шутить, но всегда была веселой. И могла лишь или повторять бородатые шутки вроде этой, про золото – я слышал их за день десятки раз, – или весело говорить серьезные вещи. Я часто ловил себя на том, что слушаю ее со снисходительной улыбкой, с какой взрослые слушают лепет ребенка.
Еще не зная друг друга, мы летели с ней в одном самолете из Москвы. Познакомились, когда одновременно подошли к встречающему нас бородатому парню, державшему в руке листок с названием экспедиции. Потом еще неделю ждали на базе вертолета, чтобы вылететь на остров. Поселили нас в одном вагончике, через перегородку. Я сразу почему-то решил, что едет эта девушка на край света или к своему мужу, или к жениху, просто не мог подумать, что она одна, настроение у меня в те дни было мрачное – словом, никаких ухаживаний с моей стороны не было. Так и сложились наши отношения: я слушал ее разговоры о романтике, иногда отшучивался, Майя, наверное, оценила мое спокойное поведение – с ее личиком она, вероятно, натерпелась мгновенных, с ходу, приставаний.
