Костин что-то подсчитал.
– А в понедельник, значит, у него не запойный день был?
– Выходит, нет. А где он в понедельник был, меня не спрашивайте, но ходил куда-то это точно, дома его не было.
– Ладно, хватайте его, ребята, пусть он у нас в камере проспится, завтра допросим.
Они пронесли бесчувственного Борьку через коридор, потом через кухню, где на плите тараканы готовились встречать Рождество, на улице погрузили в машину и отвезли в отделение.
В пятницу с утра на Надежду налетела запыхавшаяся Светка.
– Ой, Надежда Николаевна, листочек такой тут у вас на столе был, вы его никуда не переложили?
– Да нет, а тебе-то он зачем?
– Да я на нем вчера записала табельные номера новые, из отдела кадров звонили, а он куда-то делся.
Тумбочка, где находился телефон, стояла вплотную к Надеждиному столу, и сотрудники часто хватали то карандаш, то листок бумаги, когда надо было что-то срочно записать.
– А когда это было-то?
– Да днем, когда у нас пол мыли. Я записала, а потом уборщица на меня заругалась, что я топчу, я его к вам на стол бросила и ушла. А потом забыла про это совсем, а сейчас ходила в отдел кадров больничные относить, они говорят, что все уже новую ведомость составили и сдали. Одни мы, как всегда, в хвосте.
– За тумбочкой посмотри.
– Да смотрела уже, отодвигала даже, нет его, пойду к Миле, может, у нее сведения есть.
«Так, – подумала Надежда, – теперь известно, кто взял листок с записанными фамилиями, но неизвестно, куда он потом делся. Может быть, уборщица вымела? Будем надеяться, что никто посторонний его не прочитал, а впредь надо быть осторожнее».
Валя Голубев подошел, присел на край стола.
– Жора Чапыгин вчера звонил, спрашивал, как дела. Что ему посоветовать?
– Да не до Жоры нам сейчас, пусть пока подождет. Мне вчера, между прочим, от мужа попало. Обижается, что мы скрываем что-то, боится, что я на тебя плохо влияю.
– Как это?
– Что я тебе голову заморочила, ты у меня на поводу идешь, а на самом деле все это туфта.
– Четыре покойника – туфта?
– Вот-вот, а он говорит, что это трагическое совпадение.
– Это потому, что он подробностей не знает.
– Вот поэтому я тебя сегодня везу к нам домой, чтобы ты сам ему все рассказал, а на ужин будет лазанья.
– А что это такое?
– Серость! Итальянское блюдо, там грибы, помидоры, сыр, все слоями, в общем, подробности тебе знать не обязательно. Поедешь?
– Конечно, поеду, хоть поем нормально.
– Ну уж, ты на жену-то не клевещи, она хорошо готовит, я знаю.
Валя вздохнул.
– Готовит-то она хорошо, а только ты представляешь, что такое, когда в доме два обормота, одному – двадцать, другому – шестнадцать? И главное, они ведь все время дома сидят за компьютером. Старший подрабатывает, а младший всерьез готовится хакером стать. Маринка все вечера готовит, а на следующий день приходим с работы – холодильник пустой. Жена как говорит? Вот поставь на стол ведро и скажи, что можно съесть, – и они все сметут, не поперхнутся. Так что я когда с работы попозже прихожу, то мне уже одни остатки достаются.
– Бедный, ну я тебе двойную порцию приготовлю.
– Ну ладно, я побежал, там Владлен психует.
– А кофе не будешь пить?
– Попил бы, да некогда, показ скоро. А ты-то пойдешь?
– Да, конечно, пойду, куда же я денусь? Попозже только.
– Ну, выпей кофейку за мое здоровье, а я уж побежал.
Надежда поставила воду, сунулась в банку, где лежал растворимый кофе, там было на донышке, на чашку не хватало. Она оглянулась по сторонам, все куда-то разбежались, дамы ушли курить и сплетничать, а мужчины – готовиться к показу. Рыться без спросу по чужим столам не хотелось, хотя никто бы не обиделся, если бы она взяла ложку кофе. Вдруг на глаза ей попался корпус от старого опытного образца, который пылился в углу возле никандровского стола. Внутренность его уже давно разобрали на запчасти. Никандров еще давно сказал ей, что устроил там тайник и прячет заначку кофе и сигарет, а ей, Надежде, он доверяет.
«Ну что, – подумала Надежда, – хоть Сергея и нет уже, наверное, он не обидится, если я тот кофе выпью».
Она стряхнула пыль с прибора, отодвинула переднюю панель и там, среди спутанных проводов, действительно увидела банку из-под растворимого кофе. Надежда открыла банку, кофе там было меньше половины, а на нем лежала какая-то бумажка, где было нацарапано почти детскими каракулями: «На даче».
«Что – на даче? Неужели это Никандров написал? И почерк не похож, торопился очень или волновался? И ведь про этот его тайник никто не знал, только я, значит, он для меня эту записку оставил? Значит, что-то надо искать на даче? А я-то хороша, сразу не могла сообразить, ждала, пока у меня кофе кончится».
Она хотела немедленно бежать к Вале, но вспомнила про показ и решила пока отложить разговор.
Отделение было в состоянии полной невменяемости: на одиннадцать назначили показ новой Системы представителям заказчика, или, по-старому, военпредам. Начальник отделения Владлен Иваныч подходил по очереди ко всем ведущим разработчикам, нервно курившим на лестнице возле стенда, и, проникновенно заглядывая в глаза, повторял:
– Володя, сегодня вы должны показать все, на что способны… Гена, сегодня вы должны показать все, на что способны… Валентин, сегодня вы должны показать все, на что способны…
Разработчики кивали и прикуривали одну сигарету от другой. Все знали, что Система еще сырая, что недоработок пруд пруди, но сроки и без того уже сорваны и откладывать показ больше нельзя. Хуже всего, что бригаду военпредов возглавлял майор Коровкин по кличке Недреманное Око. Представители заказчика всегда ходили в институте только в штатском, чтобы не раскрывать его оборонное значение, но все до последней лаборантки точно знали их звания, служебное положение и перспективы роста. Майор Коровкин был уже без пяти минут подполковником, а прозвищем своим он был обязан скорее не себе самому, а своему коллеге и сверстнику майору Мазаеву, который тоже часто возглавлял бригаду приемки, но в отличие от Коровкина, как только начинался показ, немедленно засыпал. Он спал с открытыми глазами, сохраняя во сне строгий и деловой вид, и время от времени даже значительно покашливал, но никого из институтских зубров его маскировка давно уже не обманывала: они спокойно несли полную ахинею, стараясь только не нарушать монотонность доклада, чтобы не разбудить майора, зная, что Мазаев в нужный момент проснется и подпишет протокол с умеренными замечаниями.
Коровкин был полной противоположностью Мазаеву: он все время переспрашивал, каждую плату норовил пощупать, к инструкциям придирался до посинения. Любимую его придирку знал уже весь институт:
