– Привет.
Я попыталась заговорить, у меня ничего не вышло, я сглотнула и прохрипела:
– Привет.
– Грета, – прошептал он и встал на колени.
Он оказался напротив меня по другую сторону пресса. Я поняла, что имел в виду Бёрр, говоря про его глаза: ясные, огромные, побелевшие. Полные ужаса. У меня наверняка были такие же. Он набрал воздуха и положил руки на камень. Кончики наших пальцев соприкоснулись.
– Я ж говорил тебе, что я Спартак, – сказал он и крикнул камберлендцам: – Теперь можно начинать.
Полное молчание. На несколько секунд все замерло, шевельнулся только Толливер Бёрр, глядевший в объектив ручной камеры.
– Выключите эту заразу! – приказала Арментерос. – Элиан, вставай.
– Это еще зачем? – огрызнулся Элиан. – Ты говорила, я должен научиться приносить себя в жертву своей стране.
Арментерос потерла глаза.
– Бакл, заберите моего внука в здание и принесите ему рубашку.
– Меня придется тащить волоком, – предупредил Элиан. – Ну и каково это будет выглядеть, а?
Бакл покосилась на Арментерос, и та с глубоким вздохом кивнула.
– Ты палач, – бросил бабушке Элиан. – Ты чудовище!
Бакл взяла еще двоих, и они оттащили Элиана. Он продолжал выкрикивать мое имя.
– Бёрр, вам придется обойтись без ваших кадров проявления реакции, – сказала Арментерос. – Заприте всех детей.
Солдаты сомкнули строй вокруг моих друзей. Послышались крики, проклятия на нескольких языках. Сквозь шум я на мгновение расслышала другой голос – голос Да Ся.
– Грета! – крикнула она. – Там облачко, Грета! Облачко!
Облачко пыли.
Лебединый Всадник. Едут.
Мои друзья – безвольные и послушные Дети перемирия, – мои друзья сражались, как львы.
Они получали синяки и оставляли царапины.
Они тянули время. И не в благородном безумии, без всякого плана, как это сделал Элиан. Целую жизнь они провели, ожидая облако пыли – его видели все. Целая жизнь в ожидании, и впервые нам не терпелось его увидеть. «Что может всего один Всадник?» – спрашивало мое разумное «я». Но разумное «я» было растоптано. Всадник. Когда приезжают Всадники, все меняется.
Задержка оказалась слишком короткой, слишком. Меньше пяти минут. А сколько надо? Только что прошел дождь, облачко наверняка невысокое. Точно не несколько часов. Минут двадцать? Тридцать?
Слишком долго, слишком долго.
Здание обители поглотило шум и крики моих друзей. Камберлендские солдаты вели себя неестественно тихо. Тот, кто стоял ближе всего ко мне, переминался с ноги на ногу, как ученик, которого вызвали к столу аббата. Мимо меня пролетели две горлицы, хлопая крыльями и воркуя, и уселись на крыше сарая.
– Ну что, – сказал Бёрр. – Хмм. Общий план, и вмонтируем несколько ахающих лиц, так, пожалуй. Или мне можно для съемок реакции взять кого-то из ваших мальчиков, Уилма? – Он показал пальцем за спину на одного солдатика, неуклюжего белобрысого парня, у которого широкого раскрытые зеленые глаза были почти одного цвета с кожей. Казалось, его вот-вот вырвет.
– Нет, нельзя, – сказала Уилма. – Продолжайте, Бёрр.
Толливер Бёрр прошел по всем камерам, проверив картинку с каждой точки съемки. После чего встал за монитор и потер руки.
– Ну, так, Грета. Теперь немножко поснимаем.
Перед глазами мелькнул свет, когда пауки у механизмов привода ожили. Они обхватили членистыми конечностями рукоятки, предназначенные для человеческих рук, и через мгновение весь механизм дрогнул. Поршень начал медленно опускаться.
Изначально он стоял в нескольких дюймах у меня над головой – добрых два фута до рук. Каждый поворот колеса ронял его на едва заметное расстояние. Движение было настолько медленным, что его было почти не заметить.
Но в тот момент я не видела ничего другого.
Толливер Бёрр передвинулся к треноге, стоявшей прямо передо мной. Словно покинув собственное тело, я видела то, что видел он. Окованный железом дубовый поршень, каменный поддон, винты по обе стороны – пресс выглядел в кадре темной рамкой. Внутри этой рамки стояла коленопреклоненная принцесса в белом, со связанными руками. Я видела глаз камеры и одновременно – то, что он видит. Я знала, чего хочет Бёрр: чтобы я встретилась с этим глазом беспомощным, молящим о пощаде взглядом, полным ужаса.
И видит бог, он получил от меня то, что хотел.
– Милочка, это очаровательно, – бормотал он, щурясь у окуляра. – Просто великолепно! – Он поднял руку. – Давайте все немного помолчим. Я хочу хорошо записать звук.
Ах да, звук. Тяжелый щелчок, с которым поворачивалась основная шестерня. Звук был как стрела, втыкающаяся в меня раз за разом. Щелчки и тики шли чуть быстрее моих вдохов и выдохов, и дыхание ускорялось, чтобы угнаться за ними. Перед глазами появились красные пятна, а глаз камеры казался зияющей дырой.
– Хорошо, – сказал Бёрр. – Очень хорошо! Мы все тебя слышим, Грета, ты просто звезда!
Пауки медленно поворачивали ручки. Передаточное число в механизме было шесть к одному. Вот так: Тик. Так. Щелк. Тик. Так. Вниз!
Камень дрожал у меня под руками.
Глаз камеры, а дальше – вершина холма, ветряки, чистое синее небо. Никакого облачка пыли.
– Генерал, я опускаю глушащий кокон, – сказал Бёрр. – Говорите спокойно. Зрители вас не слышат.
–…ратифицирования. Кабинет министров проводит заседание.
Бакл прижимала руку к наушнику.
Арментерос сжала губы и покачала головой:
– Кабинет не годится. Тайный совет. Скажите им, я требую созыва тайного совета. И разговора с королевой.
Тик. Так. Щелк. Тик. Так. Вниз! Край пресса тронул выбившийся локон. Я отпрянула, дернув руками. Пластиковые ремни были словно стальные.
– Прекрасно, – промурлыкал Бёрр.
У меня была запрокинута голова, тянуло плечи. Руки начали трястись, как перегруженные канаты.
Тик. Так. Щелк. Тик. Так. Вниз!
– …внеочередную сессию, – сказала Бакл в гарнитуру.
Она говорила не переставая. Но я не могла слушать.
Тик. Так. Щелк. Тик. Так. Вниз!
Поршень дошел уже до уровня лба. Плечи скрипели от боли.
Шестерни со щелчками поворачивались.
Поршень опускался.
И опускался.
Бёрр взял переносной камерой вид моих рук.
Я тоже посмотрела на них. Пальцы сжаты в кулак. На тыльной стороне ладоней видны четыре сухожилия, вырисовывающиеся четко, как большие гвозди. И костяшки: белые и овальные, как мелкие картофелинки.
Тик. Так. Щелк. Тик. Так. Вниз!
