Первым нарушил молчание Бобровский. Ведь он единственный из них был представителем государственной спецслужбы, и именно ему, лейтенанту ФСБ, пришлось бы отвечать перед начальством как за провал операции, так и за превышение власти и служебных полномочий. Он тоже не жалел эту тигрицу, более чем уверенный в ее виновности, но предпочитал более гуманные способы допросов (например, с помощью психотропных веществ — излюбленного способа КГБ на протяжении последних двадцати лет). И теперь именно он попытался отговорить Банду от задуманного:
— А почему ты не хочешь нашей гостье и всем нам рассказать, чем закончила «красная бригада»? Дело в том, — пояснил он удивленно взглянувшему на него Самойленко, — что я тоже интересовался деятельностью этой «красной бригады». И знаю, что конец у рассказанной Бандой истории вовсе не такой уж радужный…
— Да! — подхватил Банда. — Ее расформировали в конце концов. Уж слишком она много нажила недругов — на всех этажах и ЦРУ, и Пентагона. А главное — однажды они перестарались и начальнику службы безопасности одной из баз, который все никак не хотел рассказывать о ловушках им самим созданной охранной системы, в запале сломали почти все ребра…
— Тебя это не наталкивает ни на какие мысли? — мрачно перебил Бобровский.
— По-моему, молодой человек, — подхватила, оживившись, и Рябкина, — вы мыслите совершенно правильно. Хоть один трезвый взгляд на всю эту комедию…
— Сережа, — Банда не удостоил Нелли Кимовну даже взглядом, — разница между мной и тобой такая же, как между мной и «красной бригадой». Я — в данной ситуации одинокий волк. С твоей стороны мне нужна только помощь, но отчитываться перед своими боссами ты будешь один, ясно? Мы работаем вместе до тех пор, пока это выгодно нам обоим, не более. И я в отличие от тебя могу действовать такими методами, которые ты сам себе позволить не можешь. И никто меня за это не «расформирует» и не отстранит от дела. Согласись, что я абсолютно прав.
— К сожалению, да, — вынужден был согласиться Бобровский, грустно кивая головой.
— Эй, ребята, я что-то совсем запутался. Короче; мне надо ехать в типографию… — журналист снова нетерпеливо посмотрел на часы, и Банда тут же его поддержал:
— Правильно, Коля, поезжай. Тебе два часа хватит?
— Да. Конечно.
— Ну вот. А часа через два возвращайся — и услышишь все самое интересное, я тебе обещаю.
Самойленко посидел еще несколько минут, раздумывая, затем поднялся и направился к выходу:
— Короче, решайте сами. А у меня правда неотложное дело. Я скоро.
— А теперь, Нелли Кимовна, — Банда подошел к женщине и твердо положил руку ей на плечо, как только Самойленко вышел за калитку, — приступим. Сядьте, будьте добры, на пол, спиной к колонке, и отведите руки назад…
— Да что это такое в конце концов?! — последний раз попробовала возмутиться Рябкина, но Банда только сильнее сжал ее плечо.
— Я не советую вам сопротивляться, Нелли Кимовна. Давайте по-хорошему — или выкладывайте все: куда деваются дети, кто исполнитель, кроме вас, кто заказчик, кто покровитель. Механизм, система вашей банды — меня интересует каждая деталь. А мой друг все тщательно зафиксирует.
Он слегка подтолкнул женщину, и та, вдруг сразу поняв, что сопротивление действительно бесполезно, подчинилась, опустившись на пол у колонки.
Банда аккуратно, стараясь не причинить боли, связал ее руки сзади, затем туго привязал ее к акустической системе. Поза для Нелли Кимовны, одетой в короткую юбку, оказалась не слишком удобной, и парень, мельком взглянув на ее оголившиеся бедра, набросил ей на ноги плед.
— Начинаем, Нелли Кимовна. Как видите, здесь неплохая фонотека… Какую вы музыку предпочитаете?
— Идите вы к черту!
— Значит, все подряд слушать будем. Все кассеты по девяносто минут, значит, я буду заходить сюда, к вам, когда будет заканчиваться сторона, и переворачивать кассету. Именно в этот момент вы сможете предупредить меня, что готовы к разговору. Вы все еще желаете пойти на эксперимент?
Она даже не удостоила его взглядом, и Банда включил магнитофон.
Нелли Кимовна даже не услышала — нутром почувствовала мощный щелчок, который раздался в тот момент, когда головки магнитофона коснулась пленка, затем раздалось шипение, более походящее на отдаленные раскаты грома, а затем в ее уши и в ее тело ворвалась музыка.
Коля Самойленко, видимо, не очень признавал современную музыку, оставив свое сердце там, в семидесятых — начале восьмидесятых. Рябкина, хоть и была постарше этих ребят, тоже выросла на «Битлз» и «Аббе», потом любила слушать итальянцев, но уже «Моден токинг» выводили ее из себя своей компьютерной монотонностью и безжизненностью. И вот теперь — надо же было такому случиться — в ее голову мощной кувалдой вгонялся этот ритм, потрясший в свое время Европу, — сто двадцать раз в минуту вздрагивало ее тело вместе с электронным ударником.
Это было ужасно с первой же минуты…
* * *
Когда Банда переворачивал кассету в первый раз, Рябкина упорно молчала.
Когда он менял кассету спустя полтора часа после начала эксперимента, ему показалось, что ее глаза слегка покраснели и увлажнились.
Когда во время прослушивания второй кассеты Нелли Кимовна стала странно подвывать, то ли подпевая Цою, то ли пытаясь перекричать его, парни, сидевшие на кухне, переглянулись и сокрушенно покачали головами.
А когда объявился Самойленко, задержавшийся почти на два часа в своей типографии, и Банда пошел переворачивать уже третью кассету, Нелли Кимовна выдохнула:
— Я все скажу. Все. Делайте со мной, что хотите. Только выключи. Банда, я тебя умоляю…
Рябкина сидела в углу дивана совершенно разбитая. В голове гудело, ныла спина, болели затекшие руки и ноги, и у нее теперь не было никаких сил к сопротивлению, к продолжению этой бесполезной игры.
Она сдалась.
Ребятам было даже неловко на нее смотреть — еще несколько часов назад это была симпатичная и молодая женщина, а сейчас… Казалось, каждая морщинка за это время стала глубже, резкими складками исказив ее лицо. Волосы были взлохмачены, будто и не укладывались с утра с помощью «Тафт-стайлинга». Запекшиеся губы, покрасневшие белки глаз, вся ее безвольная поза являли собой тягостную картину.
Коля Самойленко сварил специально для нее кофе, а Банда даже поднес ей пятьдесят граммов коньячку, который она залпом выпила, даже не почувствовав вкуса.
Наконец она немного ожила, и ребята, рассевшись вокруг нее, приготовились получить сведения, за которыми они так долго охотились. Коля Самойленко вытащил из сумки слабенький редакционный диктофон, и у него буквально отвисла челюсть, когда он увидел, на что собирался записывать рассказ Рябкиной Бобровский.
