Я рассказала, что видела ночью, а после поведала Очи: она тоже увидела мост, но попыталась пройти по нему.
– Очи, зачем тебе это! – Я даже всплеснула руками, точно старая мамушка.
– Не волнуйся, сестра, я знаю, что делаю, – спокойно отвечала она. – Я хочу поговорить с Чу. Если это древние камы, пусть говорят со мною как с камом. Я упрошу их принять нас на этой земле и не трогать.
– Темные всегда пасли скот вблизи домов Чу, – сказал Талай. – Я привел вас лишь затем, чтобы все разузнать…
– Мы поняли тебя, – перебила Очи. – Но разве есть другой путь? Мы не темные, пусть Чу говорят с нами.
Очи было не переспорить. После трапезы мы оседлали коней и перешли реку, чтобы исследовать холмы. Втроем мы доехали до небольшого и чистого притока Молочной реки. Справа холмы стеной подходили к воде. Очи решила подняться по притоку, там плавала хорошая рыба, и вода была теплая, она решила, что река вытекает из большого озера. Мы с Талаем отправились дальше.
Сколь же прекрасные открылись нам места! И впрямь это оказалась страна озер: малые и большие, они лежали меж холмов и на их вершинах, в провалах земли, как в чашах, и птицы, чайки и горные утки, парили над ними: верно, останавливались отдохнуть в своем осеннем кочевье. Множество уток было на двух озерах, что лежали так близко к Молочной реке, будто были порожденными ею близнецами. Эти сварливые птицы кричали и галдели, как желтые на торге, а когда высоко в небе раздался прощальный плач и показался клин журавлей, стали совсем, как пьяные, снялись большой стаей и принялись кружить над урочищем, переделывая и ровняя свой строй. Журавли снизились и тоже сделали три больших круга над этим местом, будто оно было им хорошо знакомо и им не хотелось расставаться с ним, не насмотревшись. Затем поднялись и отправились дальше на запад, вдоль по течению Молочной реки.
Если в тайге, в горах и на тех пастбищах, откуда мы пришли, где кочевали с Велехором, уже ощущалось дыхание зимы, то здесь все еще держалось зыбкое тепло. Солнце уже слизало с холмов ночную изморозь, и стояла тихая, прощальная, прозрачная и звенящая степная осень, вот-вот готовая смениться морозами и пургой. Мы с Талаем грелись и радовались этим местам, радовались и наши кони: трава, уже прихваченная морозом, все еще была хороша Но когда мы повернули назад и пошли не вдоль самого берега, а чуть подальше, множество домов Чу, целое становище обнаружили на береговых отрогах. Все эти дома были меньше, без сторожевых камней, окруженные лишь оградами.
– Это их земли, – сказал Талай, мрачнея.
– Я не вижу причин, отчего и нам не прийти сюда, – сказала я. – Земля пуста. Темные пасут скот у их домов, ты сам говорил. Мы бы устроили станы на правом берегу, а стоянки – на левом, в холмах, где Чу нет. И запретили бы людям подходить к насыпям. Выставили бы стражу, чтобы не пускать никого. Эти земли могут нас спасти. Они много лет могут кормить люд, здесь прекрасные зимние выпасы, ты сам видишь, Талай.
– Ты права, царевна, и все же я не стал бы торопиться. Но видно, придется решать твоему отцу, раз вы не можете разрешить это сами.
– Но если не трогать Чу, они тоже не тронут. Или не только это тяготит тебя? Скажи же, Талай?
Он посмотрел на меня и погладил холку коня.
– Ты царского рода, Ал-Аштара. Разве нет у тебя тяжкого предчувствия, когда ты смотришь на эти насыпи? Твой отец может предрекать войны, все цари обладали таким даром. Я не верю, что Бело-Синий обделил тебя им. Или ты так слушаешь свою подругу, что не слышишь голос предчувствия?
Я ощутила, как лицо загорелось до корней волос, прикрыла рот косой и отвела глаза как девчонка.
– Зачем ругаешь меня, Талай? С тех пор, как ты рассказал мне про Чу, сердце ноет при мысли о них. Но я не понимаю отчего. Когда отец готовит людей к войне, он твердо знает, откуда дует ветер. Я не чую его дующим от этих курганов.
– Хорошо, царевна, я покажу тебе, откуда он. Приходилось ли тебе видеть бурых лэмо, что хоронят людей в земле?
– Да, я видела их: когда хоронили дядю, они появились на нашей дороге.
– Они хоронят людей весной и осенью, а твой дядя умер в начале осени. Они считают таких людей особо удачливыми. Знаешь ли ты, что они делают?
– Нет, я не знаю про них.
– Они рассказывают, что провожают людей после смерти в счастливые миры к подземным духам.
Я растерялась.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – усмехнулся Талай без веселья. – Что под землей нет духов. Но пастухи из дальних станов этого не знают. Лэмо говорят им, что камы лгут и не пускают людей после смерти в прекрасные миры, где те будут проводить дни в блаженстве и радости. Что они развеивают по ветру тело, а заодно и душу. Они много говорят, а пастухи верят.
– Почему?
– Ты не это спроси, царевна. Ты узнай, что делают они с телом умершего.
– Что?
– Осенью и весной, говорят они, духи открывают двери в свои миры, и именно тогда надо провожать туда мертвого. Но человек умирает, когда решит Бело-Синий, не обязательно весной или осенью. Тех, кто умер в это время, лэмо называют блаженными. Других же они берут и потрошат и делают из него чучело, набивают травой, а кожу смазывают воском, чтобы не ссыхалась. Эта кукла живет в семье, и все домочадцы говорят, что человек не умер, что он жив. Он сидит вместе с ними за трапезой, спит в постели с супругой и даже ездит на коне в пастбища – родные возят его.
– Я не верю, – выдохнула я. – Это сказки темных.
– Это не темные, царевна, это наш люд! – сказал Талай, и голос его был жесток. – Ты лучше узнай, что делают они потом. Что делают, чтоб проводить человека под землю.
– Что? – выдохнула я слабо.
– Осенью и весной они собираются под рев своих труб и везут эту куклу в повозке. Провозят ее по всем родственникам, и те дарят ей что-нибудь. Они собирают скарб и еду и строят дом из четырех стен.
– Четырех? – не поняла я.
– Да, не удивляйся, царевна: они знают, что четыре – это число смерти. Иногда дом строят, разбирая тот, в котором жил умерший. Все это они везут к кургану Чу. Разбирают насыпь и находят там огромную яму. Камни лежат на перекладинах из досок. В яму они опускают дом, и еду, и лошадей умершего, а после кладут саму куклу, а иногда – и его жену, если та согласилась пойти с мужем в мир духов.
– Живую? – ужаснулась я.
– Нет. Как и коням, ей пробивают голову клевцом. Они набивают ей живот травой, как и мужу. Все это зарывают, наверх кладут перекладины и камни.
– Ты все это видел?
– Да, видел, – ответил он хмуро. – Уже во многих станах люди отдают своих мертвых лэмо.
– Зачем?
– Ты на другое ответь мне, царевна: почему Чу, столь страшные и жестокие к живым, позволяют лэмо разбирать свои дома, хотя других не подпускают и близко?
Он замолчал и смотрел на меня горько. Я была опустошена его словами и тоже молчала. Но тут у меня родилась страшная догадка.
