– Сегодня я видела сон, Алатай. Видела так: вот иду на холм, где стоит новая коновязь и новый веселый дом, белым войлоком крытый. У дома гости, и я среди них – будто на праздник пришла. И радуюсь, неясно чему, как все. Но тут расступились люди, и я сама вышла из дома. Я – не я: женщина-мать в высоком праздничном парике вышла с поклоном, чтобы притолоку не задеть. И люди поклонились ей, только я одна не поклонилась. Не отрывая глаз на саму себя смотрела. А вслед за ней – за мной – вышел ребенок в длинной красной рубахе, подпоясанный еще простой свитой веревкой, но уже хмурый и строгий – будущий охотник и воин. Глазами его вся моя та, другая жизнь на меня глядела. И так странно мне показалось: будто жизнь эта столь же настоящей была, как и та, которая сейчас к итогу подходит. Будто так же прожила я ее, сама об этом не зная, где-то в другом урочище, за горами. Прожила – и живу – и останусь жить дальше. Поняла это и увидела, как удаляюсь, хотя не делаю ни шага. Как смотрела, так и смотрю на дом, на мальчика, на саму себя у порога, а они становятся меньше, дальше. С легким сердцем я проснулась.
Все эти дни, как ээ-торзы сказал свое слово, мне хорошо. Сердце спокойно. Голова прозрачна, нет боли, чего давно не бывало. А вчера ко мне приходила сестра. Пришла, чтобы проститься. У нашего люда больше нет Кама, Алатай. Два брата начинали наш люд. Две сестры его завершают. Очи ждет меня на границе чертога ээ-торзы. Она была великим камом, я верю, она меня дождется. Вместе мы будем хранить твою землю.
Очи не оставила после себя наследников, я же так не могу. Я долго ждала знаков от Бело-Синего, однако он молчал. Но три дня назад, когда ты был здесь, я поняла: вот дар от Бело-Синего, который он дал мне в последний год. Новому люду нужен новый царь, а ты суть этого люда. Завтра я позову воинов, завтра соберутся главы. Я назову тебя братом и передам царскую шапку. Вдова Велехора станет плакать, слез не стесняясь, а мужчины по очереди преклонят перед тобой колени. Скажут: «Легкого ветра, царь!» Я же соберу скарб и уйду на Оуйхог.
Ты будешь хорошим царем, Алатай. Ты уже многое знаешь, остальному тебя научит эта шапка, как и меня саму учила. Одного только хочу: чтобы она не обманула тебя, как обманывала род Зонталы. Быть царем – тяжкая доля. Над всяким есть царь, и тот спокойно живет, зная над собой власть и совесть. А над царем ее нет: ты должен сам стать царем над собой. А для этого не жалей себя и овладей своей волей. Ты не царь, а пастух, пока не владеешь волей. Пастух же, овладевший ею, владеет всем миром, и многажды больше его власть, чем власть царя. Запомни это, Алатай! – Она улыбнулась. – Те, что и говорить. Легкого ветра, будущий царь. И пусть радостным будет твое кочевье.
Она замолчала, и Алатай не смел вымолвить ни слова. Время остановилось. Только огонь горел между ними, трещал сухими дровами. А они сидели в молчании, в безмолвном прощании, не отводя друг от друга глаз, и все мерещилось Алатаю, будто слышит он голос, будто Кадын все еще говорит.
Так говорит:
– Меня зовут Ал-Аштара. Это потому, что я родилась на рассвете. Еще по-разному звали люди, кто меткой, кто мудрой, только я не слушаю: отец говорил, от лести человек изнутри гниет, как дерево от воды разбухает.
Завтра соберу свой скарб и уйду на Оуйхог. Там уже стоит дом невесты, там жених с золотой гривой ждет. Свадебный парик стережет меня как страж, вон он, в углу, на деревянную надетый колоду. Я улыбаюсь, представляя его у себя на голове: Ал-Аштара – жена, Ал-Аштара – невеста, мечтала ли я когда-нибудь о таком?
Невеста дурная из меня вышла – что принесу жениху? Пустая иду, сама как есть. Женской одежды никогда не носила, ее и не было у меня. Парик и юбка от матери, столько лет пролежали они в сундуках! Рубаху надену, что подарил Атсур: цвета топленого молока, с красной нитью по горлу и рукавам, нежного шелка, ткут ее в теплых землях из света луны и солнца прекрасные женщины с полными руками, пахнущими медом и молоком.
И парик – не мой, и одежда чужая. Я ли это, мать Табити, или все женщины, что до меня жили? Лишь гривна моя, восемь золоченых барсов на ней: шестеро братьев, я седьмая да старый барс, наш отец. Гривна моя да шуба любимая, старая, черная, – вот и все, в чем перед женихом предстану. Девы придут, лицо мне накрасят: синие сделают глаза, черные брови, кожу покроют белой глиной, будто бледна я, будто робею, выходя к жениху. Только я не робею. Хороша ли невеста? – спрошу, поднимая глаза. Те, хороша…
Кто же я, мать Табити? Я ли дева-воин, оставившая себя ради доли, счастливая тем, что силу люда носила в себе? Или бедная дева, упустившая любимого и идущая замуж по воле родных? Царь ли я с Золотой реки? Или я царь еще неназванного, не имеющего истории и доли люда? Начало я или конец? Одна река пересохла, из нее вытекает другая, а я стою в том месте, где устье стало истоком, не видно мне ни великого прошлого, ни большого будущего – только неясность и мутная вода.
Шеш! Но что это за свет из-под двери? Рассвет наступает – или то грива моего жениха освещает горы и степь? Откроются двери дома невесты, и меня не станет. Он войдет, и я исчезну, но голос мой, весь моей жизни рассказ будет звучать на Оуйхоге, на пастбище, так близко лежащем к вышнему. И кто сможет, тот услышит и разберет. Кто сможет, тот услышит, как я говорила.
Так говорила.
Меня зовут Ал-Аштара. Это потому, что я родилась на рассвете. Еще по-разному люди зовут, только я не слушала, и ты не слушай. Меня зовут Ал-Аштара.
Послесловие
В 165 г. до н. э. по китайским хроникам племя юэчжи было побеждено своими исконными врагами – хунну – и полностью исчезло с лица земли. Существует версия, что часть племени к тому времени успела уйти с Алтайских гор.
