Алатай всякий раз, отправляясь на ярмарку, мечтал об одном: вдохнуть воздуха иных земель, заглянуть далеко за горы хотя бы одним глазком – через желтых купцов, через чудные иноземные товары. Как завидовал он сироте Апаю, которого в прошлом году, сразу после посвящения, отдали в учение меднолицему толмачу! Как завидовал Алатай, как мечтал оказаться на его месте! И как искал его в этом году среди людей и верблюдов, но того не было нигде, не следовал он за медным толмачом, и что с ним случилось, сглотнула ли его дорога, Алатаю не удалось разузнать. Однако любопытство его было вознаграждено: один раз увидеть всех этих странных людей было интереснее, чем долго выпытывать что-то у Апая.
Второй раз он был у загона вчера, тоже увязавшись за царем. Он следил за ней всякий раз, как выпадал случай, следовал неотступно. Вчера она ходила сюда одна, лишь с верным толмачом. Они обнесли хмельным молоком и напоили всех пленников, и Кадын подолгу останавливалась у каждого, заглядывала в глаза, изучала лица и что-то прозревала. Черный со шрамами страшно выпучил глаза и оскалил зубы, когда она приблизилась, так что Алатаю померещилось на миг, что сейчас он набросится на царя. И тогда он мог бы выскочить и убить черного. Он даже успел помечтать об этом, но ничего не случилось. Он слышал, как толмач объясняет царю, что в тех землях мужчины ведут себя так на смотринах: у них невеста выбирает себе жениха.
Дольше всего стояла Кадын над больным чужеземцем, связанным в паре с другим пленником под лиственницей. Первый, здоровый, был крепкий, медного цвета и с черной головой. Второго было почти не видно, кроме светлых волос, казавшихся золотыми в отсветах огня. Он лежал на земле, прикрытый куском шерстяного плаща, и метался. Кадын спросила, что с ним, и толмач перевел вопрос сидящему рядом с ним человеку. Тот начал рассказывать, желтый – переводить, и Алатай все услышал. Одна из женщин, что следует с караваном, воспылала страстью к этому пленнику и явилась, желая совокупиться с ним. Но ему стало противно делать это при всех, как собаки, и он оттолкнул женщину. Тогда она ударила его кинжалом. Юноша увернулся, но она ранила его, а острие было отравлено. Теперь он медленно умирал.
Кадын стояла над ним так долго и смотрела так печально, что Алатай почувствовал ревность. Потом так же долго она выспрашивала толмача, как можно выкупить у желтых этого человека, но тот уверял, что это невозможно: это дар владыке, и его довезут даже мертвым. Алатай почувствовал радость от такого ответа.
«Ты мягкосердечна, как дева, – говорил царю толмач, когда они возвращались к шатру. – Зачем тебе этот раб? Он все равно умрет. Или он тебе полюбился?»
«Он воин, – ответила царь. – А воин не должен умирать как собака, от руки девицы, которую купцы возят по свету себе на усладу. Кроме того, – добавила она после, – он напомнил мне брата».
Толмач больше ничего не сказал.
Короткой дорогой линия воинов быстро достигла загона. Они уже входили, шумные, веселые, будто пьяные, и поили хмелем охрану и пленников. Запыхавшись, Алатай затаился в двух шагах от загона и видел, как мечутся желтые, пытаясь понять, что это, как кричат на своем языке и стараются воинов выгнать, но те только смеются, и Кадын смеется со всеми, заливается, сидя на плече у Каспая, и кричит звонким голосом: «Пои их, пои всех, пусть веселятся с нами!»
– Праздник у нас, понимаешь, праздник, – внушал громадный Аратспай, нависая над желтолицым охранником. – Праздник, видишь, царь поит. – И смеялся сам оттого, что желтый его не понимает.
– Какой праздник? – со смехом спросил его кто-то из воинов.
– Удачная мена – всегда праздник! – как ни в чем не бывало отвечал Аратспай.
Алатай уже догадался, что веселье их выдуманное и что пьяным никто не был. Предчувствие билось в нем: сейчас что-то будет, сейчас случится что-то такое важное, чего никак нельзя пропустить. Было колко и весело. Он видел, как неестественно быстро пьянела охрана, как падали, сморенные сном, напоенные пленники, хотя от обычного хмеля такого не могло бы случиться. Воины пели и кричали, Кадын веселилась словно бы беззаботно, и это веселье передавалось Алатаю, хотя сердце его сжималось, как перед боем.
Наконец Каспай с царем на плече приблизились к лиственнице, где оставались двое не обнесенных хмелем пленных.
– Те, что смотришь, голый человек? И откуда ты здесь явился? Пей, хоть забудешь себя. Пей, говорю тебе, – гремел Каспай на всю поляну, а Аратспай поил черноголового чужеземца из бурдюка. Тот подставлял руки и глотал жадно – похоже было, что их в тот день не кормили. Царь в этот момент соскользнула с плеча Каспая и склонилась над больным. Тот уже не стонал и не метался, а откинулся навзничь и тяжело, прерывисто дышал. Лицо Каспая стало горьким, когда он увидел его.
– Те! – протянул он и прищелкнул языком. – Но не обдели и его, брат Аратспай. Пусть глотнет сладкого перед смертью.
Воин склонился над больным. Алатай видел, как Кадын сама приоткрыла ему губы и разжала зубы. Дальше он не понял, что случилось, хотя смотрел во все глаза: Аратспай сделал вид, что поит чужеземца, но еще ни капли не попало тому в рот из бурдюка, а они с Кадын уже отпрянули и замерли, внимательно на него глядя.
Все произошло очень быстро. Кадын с Аратспаем еще не успели подняться с колен, как чужеземец принялся биться и корчиться, будто в последних судорогах. Крупный пот выступил у него на лбу, лицо исказилось, мышцы скрутило. Его друг, оттолкнув Каспая, припал к нему. Но он не кричал, не звал на помощь, он молча и зло обернулся на Кадын, будто проклиная от всего сердца. Алатай понял, что он догадался тоже, что она отравила больного.
Тот уже стонал в голос. Охрана, преодолевая вялость от хмеля, подходила с разных сторон.
– Те, похоже, не увидеть ему больше рассвета, – сказал Каспай громко. Охрана уже собралась и что-то выкрикивала, но было видно, что они плохо соображают, что творится.
– Мертвый в кочевье – лишний груз, – как бы объясняя им, сказал Аратспай.
– И то верно, брат, – подхватил Каспай. В этот момент чужеземец простонал совсем уже слабо, вывернулся всем телом и застыл. Даже дыхание, казалось, не колыхало больше его грудь.
– Унесите его, – сказала Кадын холодным голосом, будто не она только что убила этого человека. – Отрубите голову и верните желтолицым. Они должны довезти ее своему государю. – Она показывала руками, что надо делать, чтобы и желтые поняли. Те уже были под чарами отвара и только вяло залепетали что-то, когда Каспай одним движением разорвал веревку, связывающую чужеземцев, взвалил на плечо легкое тело и быстро вышел из ограды, скрывшись в темноте. Рабы взирали на все молча и тяжело. Что они видели и понимали, одурманенные, нельзя было узнать. Только черноголовый друг иноземца глядел на царя с болью и ненавистью.
Как только Каспай с безжизненным телом скрылся в темноте, Алатай выпрямился и стал бесшумно, пятясь, уходить за деревья, а затем, развернувшись, пустился через лес, огибая загон, вниз, к ручью. Тревога, бившая его все это время, достигла такой силы, что сидеть на месте он не мог. Ни одной мысли в его голове не было, но он чуял всем сердцем, где должен сейчас быть.
