Ему казалось, что он движется ужасно медленно. Преодолевая себя, преодолевая завалы веток и ветер, он достиг наконец места, где видел этот свет, – его сердце, живое, трепещущее, лежало на корнях лиственницы. Алатай даже остановился, опешив, казалось, ничто не мешает нагнуться и забрать его. Но почему-то в это не верилось. Он сделал шаг. Потом еще. Наконец, успокоив себя, подошел близко, потянулся – и в этот миг нечто обрушилось на него сбоку, опрокинуло навзничь, закрутило, стало бить о камни. Алатай не видел ничего, но отчаянно отбивался – однако ээ не желал бороться, он отпрянул, бросив его, метнулся к сердцу, подхватил – и только алая вспышка мелькнула, удаляясь в тайгу.
Алатая взяла досада. Он бросился следом, совершенно забыв обо всем, кроме своей цели, и чуя, как каждый шаг дается все легче, будто он отбрасывал наваждение.
Далее все понеслось как во сне или в бреду лихорадки. Дух-ээ водил его, манил, подпускал и не давался. Вокруг все менялось, словно бы тоже старалось обмануть и запутать Алатая: то тайга была, то распадки, горы и камни, то высокие тропы, где бродят одни лишь козы, то ущелья, полные гула реки, то все наполнилось вдруг светом, и плавали странные, туманные, пронизанные искрами шары, то деревья становились такими высокими, что заслоняли собой все небо, и они неслись по стволам, как белки, и Алатай сам не мог понять, как делает такое. То вдруг все оборачивалось водой, то огнем, то становилось так странно, что и слова не смог бы найти Алатай для тех мест и видений. Но всюду было одно – алая точка и дух, укравший сердце.
Временами его брала злость, временами – отчаяние, вдруг он чуял смертельную усталость или тоску, но не позволял себе отдаться этому. И вдруг, когда погоня стала уже казаться ему вечной, – вдруг Алатаю стало смешно: он понял, что поймать беглеца – неизбежность, что дух так же мечтает быть пойманным, как и сам он – догнать его, ибо это уже его дух, связанный кровью его живого сердца, дух-помощник, он сам выбрал его и навсегда будет с ним. И в этот миг весь окружающий мир наполнился одним звуком, одним словом, его кричало, шептало, выло все кругом на разные лады. Это слово было обращено к нему одному, оно звало его, и Алатай догадался, что это его новое, взрослое имя, – и тут же увидел, как выходит обратно на поляну, где у костра сидит Кам и монотонно поет, а за костром лежит он сам, окоченевшее, бледное тело, укрытое шкурой, тело без сердца и жизни.
Тихо, удивленно Алатай приблизился. Кам будто его и не заметил. Алатай обошел костер и остановился над собой, глядя на неживое лицо. Он был уже мертв. Ничто не говорило в этом лице о жизни. Алатай изумленно стоял и смотрел, как вдруг увидел, что рядом на камне появилась маленькая серая мышка. Обычная мышка, и только умные черные глазки выдавали в ней ээ. Мышка глянула на него, отвернулась и стала что-то грызть, держа передними лапками. Все еще как во сне, не понимая, что видит, Алатай обошел камень и глянул: мышка ела сердце. Алатай отпрянул: это и был его ээ. Не волк, не барс, даже не лесной кот – ээ-мышка, он выбрал его и отныне будет с ним до смерти…
Алатай еще не мог полностью осознать, что это значит. Он чувствовал себя обманутым, как ребенок, и слезы, как в детстве, закипали у него на глазах. Тут Кам поднялся и подошел к лежащему телу. Откинул шкуру, поднял с земли камень, вложил в рану и стянул кожу руками.
– Воином, будь воином, вот ты становишься воином, мальчиком был – становишься ты мужчиной, воином люда Золотой реки, – напевно заговорил Кам, и Алатай ощутил – сильнее досады и разочарования – снова боль в груди. Плача, давясь болью и обидой, задыхаясь, он опустил глаза и увидел, как рана стягивается и зарастает, – и тут же понял, что это он, он сам лежит на камнях, с распахнутыми глазами, с мокрыми и липкими от слез щеками, а над ним летит вскачь звездное, черное, сияющее, холодное ночное небо.
– Воином, воином мальчик стал, мужчиной и воином, – пропел Кам, а потом склонился к самому лицу и подставил ухо к губам Алатая. – Как твое имя?
Глава 2
Брат из дальних земель
– Конь под ней – золотой масти, а волчья шкура на плечах – белая. Серебряная шкура в лунном луче. И все тело ее словно из камня, из нагретого на солнце речного камня: блестящее, гладкое, жаркое.
– Те! Говори: жаркое! Мороз же стоял, деревья трещали, – перебил рассказчика плечистый чернявый молодой охотник. – Или скажешь, ты ее коснулся?
Мужчины у костра засмеялись.
– Нет, – спокойно ответил сказитель. – Но разве тебе надо касаться солнца, чтобы знать, что оно горячо?
– Те!.. – протянул было снова парень, но его перебили:
– Не слушай, Ашкопай. Что дальше было?
– Да известно, что дальше было, – усмехнулся кто-то вне света костра. – Вывела его Дева-Охотница, вот теперь он с нами сидит.
– Сидит и брешет! – отмахнулся другой. – Лучше бы ты сказки сказывал, Ашкопай, сказки твои лучше выходят.
– Отчего же сейчас мне не веришь, а сказкам веришь? – спокойно обернулся в ту сторону сказитель.
– Сказки твои духами навеяны, а духи не умеют врать. А эту ты зря рассказываешь. Сразу видно, что не охотник.
– Отчего же? – снова спросил сказитель мягко. – Ведь так все и было. И Дева дорогу мне показала, и я не замерз в тайге. Если не нравится слушать, не слушай, но отчего же не веришь?
– Те! Не охотник ты, – проговорил снова тот человек и ничего не добавил больше. Алатай не видел его лица, но по голосу показалось, что тот немолод.
– Да потому и не верят тебе, Ашкопай, что Деву-Охотницу кто видел, того уже в нашем мире нет, – сказал снова тот же плечистый парень. – Всякий, кто пропадает зимой в тайге, знает об этом: если уж явилась, и манит, и обещает, такая прекрасная и желанная, как тысяча тысяч невест, – это конец. Кто уходил за ней, не возвращался. Те лишь и выжили, в ком страх сильнее вожделения был.
Он говорил торопливо и старался сделать голос насмешливым, но Алатаю казалось, что больше звучало в нем обиды, что не видел он сам никогда этой сказочной девы и даже мечтать об этом не смеет – не хватит ему страсти к жизни, чтобы увидеть ее, и сам он знает об этом, потому-то и стремится очернить сказителя: что он перед ним, если тот деву не только видел, но и жив остался?
– Алатай! – послышалось в стороне, и тот вздрогнул. Хотел было улизнуть в темноту, но Стиркс уже заметил его. – Алатай! Знал, что найду тебя здесь. Следуй за мной. Ты нужен в нашем шатре, не все дела еще завершили.
Алатай поднялся, уязвленный, чуя, как все глаза обратились на него. Но ничего не сказал, развернулся и пошагал быстро, стараясь не думать о том, что подумают о нем люди. Мальчишка, птенец – конечно, так и решат. И не было у Стиркса никакого дела в шатре, это он хорошо знал, и не было причины уводить его от костра, где так сладко кружилась голова от каждого слова сказителя. Не было причины, кроме самого Стиркса, считавшего, что сказки не для взрослого воина. Но перечить ему сейчас при всех значило бы показать себя совсем желторотым. Алатай был уверен, что тому, кто уже посвятился, это не к лицу.
