– Не шути так, Арагон, – нахмурился глава сюрреалистов, болезненно относящийся к посягательствам на собственный трон. – Дали лишь пешка. Клоун. Шут. А я король. Я создал сюрреализм как движение.
– Андре, ты недооцениваешь каталонца. Ты пригрел на груди змею, и в один прекрасный день Дали и его гадюка Гала не пожалеют яда, чтобы убрать тебя с пути. Вот, почитай интервью с Дали. Между прочим, здесь он говорит, что будто бы он, Сальвадор Дали, ярчайший представитель движения сюрреалистов, несказанно рад, когда его друзья испытывают страдания! В эти моменты, дескать, он, Дали, ощущает невероятный подъем сюрреалистической энергии и даже сексуальное возбуждение, которое и выплескивает на свои полотна. Это же гадко и низко! Так будут думать обо всех нас! Дали должен взять свои слова обратно!
– Согласен, что это омерзительно и кидает тень на всех нас, – угрюмо глянул на товарищей Андре Бретон. – Только немедленно принесенные извинения могут поправить ситуацию. Магрит, подай бумагу и ручку, я напишу ему в ультимативной форме и потребую дать ответ в самый кратчайший срок.
Письмо от главы сюрреалистов пришло в тот день, когда супруги Дали отбывали за океан. Гала и Дали поженились после того, как Поль Элюар развелся с супругой после многих лет раздельного проживания и взял в жены танцовщицу Нуш. Гала рассудила, что теперь, когда она свободна от Элюара, ей просто необходимо оформить отношения с Дали. Случись что с художником, она останется у разбитого корыта. Ненавидящая Галу родня Дали сделает все, чтобы «русской шлюшке» не досталось ни одной картины. Между тем произведения скандального художника обретали все большую популярность, и пора было ехать в Америку, чтобы не упустить свой шанс. Как-то, гостя в очередной раз у Каресс Кросби на Мельнице, Гала поделилась мыслями с американкой, ставшей уже их хорошей приятельницей. Склонную к авантюрам миллионершу не пришлось долго упрашивать. Она тут же договорилась с галеристами о приезде парижского сюрреалиста в Нью-Йорк и даже оплатила супругам билеты. И Гала совершила чудо – уговорила боязливого Сальвадора на эту поездку.
Занятая сборами Гала убрала нераспечатанный конверт в сумку и в суматохе отъезда забыла о нем. До вокзала добирались на трех машинах. Пассажиры поезда, следующего из Парижа в Гавр, с недоумением следили за странным маленьким человечком с великолепными напомаженными усами, расположившимся в вагоне третьего класса в весьма экзотическом виде. Обладатель эффектных усов сидел в непосредственной близости от паровоза и, как охотничья собака в засаде, выглядывал из-за холстов, распиханных повсюду, где только можно. Каждая картина была бережно завернута в бумагу и обвязана шнурком, который, в свою очередь, крепился к его одежде или пальцам. Несомненно, это было проделано с одной-единственной целью – чтобы картины в дороге не растащили. С усатым оригиналом путешествовали две женщины – миловидная шатенка с приятным лицом и ярко выраженным американским акцентом, которую он называл Каресс, и невысокая, дорого одетая брюнетка, отзывавшаяся на имя Гала. Усатый господин все время нервничал и, обращаясь к своим дамам, убежденно повторял:
– Я сижу рядом с двигателем, это очень хорошо.
– Отчего же хорошо, Сальвадор? – удивлялась Каресс.
– Это значит, что я приеду быстрее.
Привыкшая к странностям мужа, Гала лишь усмехалась, слушая их диалог. Затем они плыли на пароходе, и художник всю дорогу волновался за судьбу картин. Как только пароход прибыл в Штаты, в каюту к Дали тут же ворвались обвешанные фотокамерами журналисты, встречу с которыми организовал владелец нью-йоркской галереи. Дали испугался безмерно. Челюсти вошедших ни на секунду не переставали двигаться, пережевывая жвачку. Жадные до сенсаций глаза устремились на экстравагантного художника в ожидании чего-то особенного.
– Что им нужно? – тревожно осведомился перетрусивший Дали, не владеющий английским языком.
– Они хотят видеть твои работы, – по-французски пояснила Каресс. – Это джентльмены из прессы. Они могут принять или же не принять тебя.
– Сделаем так, чтобы приняли, – невозмутимо обронила Гала, разрывая бумагу на придирчиво выбранной картине.
Когда все упаковочные слои были сорваны, на открывшемся холсте перед журналистами предстала та самая женщина, которая разворачивала картину.
– Вот, – глядя на живописное полотно, с восторгом проговорила Каресс. – Это «Портрет Гала с двумя бараньими ребрышками, удерживающими равновесие на ее плече».
– Гала – понятно. Но для чего отбивные? – спросил один из журналистов. Каресс перевела.
– Я люблю жену и люблю отбивные, так почему бы их не совместить? – пожал плечами Дали.
Камеры на груди представителей прессы тут же пришли в движение, снимая художника-оригинала и его полотно, а наутро все газеты пестрели портретами Галы. Статьи вышли под броскими заголовками, самыми невыразительными из которых были «Прибыл художник с «отбивной на плече» и «От бараньих ребрышек – до искусства». Воодушевившись успехом от первого общения с прессой, Дали решил дать перед выставкой пресс-конференцию. И, когда журналисты набились в гостиничный номер, Каресс уселась в кресло рядом с Дали, одетым в дорогой костюм, и приготовилась переводить лекцию о сюрреализме, которую собирался прочесть художник. Но первый вопрос был адресован вовсе не ему.
– Это правда, что вы та самая Каресс Кросби, которая изобрела бюстгальтер?
– Да, это так, – невозмутимо ответила американка.
– И что вас натолкнуло на эту мысль?
– О чем он спрашивает? – заволновался Дали, так и не дождавшись перевода.
– Он хочет узнать, с чего это вдруг я изобрела бюстгальтер.
Дали, обиженный отсутствием внимания к его персоне, сердито бросил подруге:
– Скажи ему, что он слепой, если не видит, что такие огромные батоны, как твои, не удержит ни один корсет. И сразу же переходи к определению сюрреализма, которое сформулировал во втором манифесте Андре Бретон. О лифчиках вы можете поболтать и без нас с Галой.
Дали кинул подобострастный взгляд на строго поджавшую губы Галу, сидевшую тут же, на диване, под одним из плакатов, стопку которых Дали привез с собой и уже расклеил по городу. Под надписью «Нью-Йорк приветствует меня» был изображен раскинувший руки художник в образе Иоанна Крестителя от сюрреализма в Соединенных Штатах. Один из журналистов, окинув веселым взглядом развешанные по стенам картины, бесцеремонно осведомился:
– Скажите, сэр, какими допингами вы стимулируете ваши кошмарные фантазии? Что вы употребляете? Наркотики? Выпивку?
– Я сам себе наркотик и воплощаю свои видения для того, чтобы оставаться в здравом уме, – художник вскочил с кресла и принялся метаться по номеру отеля, распаляясь все больше и больше. – Мое искусство – это моя терапия. Стимуляторы же могут повредить или даже разрушить то, что я называю «моей отличительной особенностью».
