Поднявшись с кровати, Леонид направился в прихожую, собираясь домой, и, проходя мимо гостиной, застыл в дверях, пораженный. В полумраке комнаты, прямо напротив двери, над диваном висела увеличенная до размеров афиши фотография счастливого семейства: юный отец, молоденькая мать и маленький Леня. Да нет же, он ошибся! Отец вовсе не считал себя одиноким! С ним всегда были те, кого он любил и должен был защищать. Красавица жена и подрастающий сын, его будущее и опора. Тот, кому отец хотел передать свою силу и на кого возлагал надежды. Приблизившись к портрету, Леонид встал коленями на подушки дивана, с нежностью провел пальцами по материнскому лицу и, приблизившись вплотную к фотографии, поцеловал мать в холодные бумажные губы. Затем, отстранившись, долгим пристальным взглядом всматривался в слегка косящие глаза отца и, подавшись назад, чуть слышно прошептал:
– Ты не ошибся во мне, папа. Я тот, кого ты хотел воспитать. Воин твоего небесного воинства, искореняющего зло.
Еще раз припав губами к лицу матери, Мухин поднялся с дивана, в пояс поклонился отцу, перекрестившись на него, как на икону, двинулся на кухню, открыл дверцу шкафчика и, выдвинув ящик, вытащил несколько разделочных ножей. Выбрав самый большой и мощный нож с удобной ручкой и длинным узким лезвием, убрал остальные на место, а этот засунул за ремень брюк. Вернулся в прихожую, поспешно оделся и вышел из квартиры. Леонид смутно представлял себе, как будет добираться до дома. Второй час ночи, и метро, разумеется, не работало. Убедившись в этом и даже для верности подергав тяжелую ручку запертой двери станции метрополитена, переводчик пешком устремился к центру города. Он шел бодрым шагом по ночному Новосибирску, и в голове его, в такт шагам, отдавались строфы недавно переведенного стихотворения Луи Менара:
Когда великий день, желанный, неизбежный,
День искупления придет,
И наказание лавиною мятежной
Сметет с земли преступный сброд, —
Мы Немезиду ждем. Приди, богиня кары!
Весь мир возмездия взалкал.
Взгляни, как мы теперь беспомощны и стары!
Твой острый меч ферулой стал…
А вы, философы, вы, жалкие фразеры,
Благоволящие сейчас
К убийцам, – не спасут тогда вас крючкотворы,
Убитых кровь падет на вас!
Стихи повествовали, несомненно, о французской революции, но Леонид улавливал в них иной, совершенно особенный смысл, так созвучный с его нынешним настроением. Погруженный в свои мысли, он не заметил, как рядом затормозила машина и из салона раздался приветливый голос с сильным восточным акцентом:
– Э! Куда ехать, командир?
Вздрогнув от неожиданности, Леонид обернулся и увидел смуглое лицо водителя стареньких «Жигулей».
– До центра сколько возьмете? – неожиданно решился переводчик. В бумажнике лежала пятисотенная бумажка, припасенная на всякий непредвиденный случай. Такой вот, как сейчас.
– Полторы тысячи, – прикинув что-то в уме, с дерзкой улыбкой сообщил частник.
– Тут езды всего ничего, – Леонид задохнулся от возмущения. – За десять минут – полторы тысячи?
– Соглашайся, командир. Дешевле никто не повезет.
Нахальство в глазах частника подействовало на Леонида, как красная тряпка на быка. Мухин принял решение. Вот оно – зло, с которым нельзя не бороться! Распахнув заднюю дверцу машины, Леонид уселся за водительским креслом и, дождавшись, когда автомобиль тронется, обличительно принялся шептать продолжение стихов Луи Менара, адресуя их потерявшему совесть частнику:
Прочь, о презренная и гнусная порода
Бесчестных, подлых торгашей,
В чьем золоте застыл соленый пот народа…
– Что сказал, командир? – переспросил восточный человек, поворачиваясь вполоборота и пытаясь разглядеть пассажира.
Я мщение и грех одной бы мерил мерой…
Порой убийца цепи рвет,
И кара грозная становится химерой,
А жертва все отмщенья ждет…
– Это что, стихи? – радостно изумился водитель, сворачивая к центру. – А я стихов не знаю. Я песни люблю.
Повышая голос и распаляя сам себя, Леонид почти прокричал:
На трупах я сочту следы всех ран жестоких
В день искупленья… Близок он.
Хотим мы зуб за зуб, хотим за око – око,
Таков возмездия закон.
– Э! Месть – это по-мужски, – водитель одобрительно кивнул.
– Притормозите здесь, я выйду, – Леонид тронул частника за плечо и, с силой толкнув на руль, тут же размахнулся и ударил кухонным ножом в худощавую спину.
Следуя просьбе пассажира, тот успел сбавить скорость, только поэтому лишенная управления машина не вылетела на полосу встречного движения, а замерла как вкопанная в тихом переулке. Приложив усилие, чтобы вытащить нож, Леонид обтер его о дешевую куртку убитого и, выбравшись из машины, еще раз освежил лезвие в снегу. Прочитав навечно отпечатавшийся в голове тропарь и спрятав орудие возмездия за пояс брюк, быстрым шагом устремился к своему дому, угол которого виднелся в высокой арке, у которой они остановились.
– Молодец, воин-мститель! Все правильно сделал, избавил мир от рвача и сволочи, – подбодрил себя Леонид, прибавляя шагу. – Частник не должен был жить.
Стараясь не шуметь, он отпер дверь ключом, скинул в прихожей мокрое пальто и тяжелые от снега ботинки, молча прошел в кабинет и долго сидел, держа перед собой прихваченную из отцовской квартиры икону, рядом с которой выложил на письменный стол нож – тот самый, карающий, который отныне и навсегда станет орудием воина, взалкавшего справедливости.
Леонид все еще сидел за рабочим столом, когда за стеной приглушенно зазвонил будильник. Надрывный тихий треск его вывел переводчика из задумчивости. Выдвинув ящик стола, он быстрым движением смахнул в глубину его нож и икону, а в следующий момент дверь распахнулась, и на пороге появилась заспанная Настя.
– Лень, ты что, не ложился? – растерянно глядя на мужа, удивилась она.
– Над переводом работал, – слегка замявшись, пояснил Мухин.
– Ну как там отцовская квартира? Сильно загажена? – Настя брезгливо скривила лицо.
И Леонид, вместо того чтобы честно рассказать, что квартира в абсолютном порядке и полностью готова к сдаче, вдруг решительно соврал:
– Сильно – не то слово. Такой гадюшник, что входить страшно. Ремонт нужен, если собираемся сдавать.
– Лору в сад отведешь, и съезди в «Гастроном», – распорядилась жена. – Я с мясником договорилась, нам отложили два кило говяжьей вырезки. Сделай мясо по-французски, ладно? Что-то захотелось. А за сыром зайди в угловой магазин, там всегда есть «Российский». Дрянь, конечно, но для запекания сойдет. И дубленку мою забери из химчистки. Холодно уже в пальто ходить.
Щедрый аванс, выданный Настей в расчете на грядущую литературную славу, начинающий поэт так и не отработал, ни на шаг не продвинувшись к вершине литературного Олимпа после единственной публикации в «Юности», поэтому Настя не видела ничего особенного в том, чтобы отдавать мужу короткие четкие распоряжения, обращаясь с ним, словно с прислугой. До сегодняшнего утра Леонид сносил такое отношение покорно и безропотно. И вдруг взбунтовался.
