Лешку мало волновали мечты соблазнительных таек, но он с интересом рассматривал, как они пританцовывают на вращающемся подиуме, и потягивал через трубочку джин с тоником.
На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать. Талия плавно переходила в бедра, длинные тонкие пропорциональные ноги с небольшой развратной кривизной его ужасно заводили. После множества коктейлей ему начинало казаться, что ее большие, казавшиеся в темноте черными глаза смотрят именно на него. Лешка подозвал официантку и попросил, чтобы к нему за столик пригласили девятнадцатый номер.
Ее имя начиналось на букву М, он никак не мог его запомнить и стал называть ее просто Машей, на что она без проблем, правда, со смехом отзывалась. Ей не удавалось выговорить его имени, и она называла его просто Юу, он тоже не был против. Выпив по джину и договорившись о цене за ночь, они вышли на улицу.
А здесь, под черным звездным небом, в квартале безудержного веселья стоял гомон тысяч голосов, звуки рок-музыки, заунывных местных мелодий, и в воздухе пахло развратом. Из каждого бара десятки девиц приветливо махали руками, приглашая присоединиться. Он начинал уже немного жалеть, что так быстро позволил себя соблазнить, но, окинув ее взглядом, еще раз убедился, что выбор был правильным.
Они нашли приют на ночь в небольшом отеле рядом с шумным кварталом. Разогретый и возбужденный алкоголем, ее телом, грудью и нежными ласками, он откинулся на спину и отдался в ее власть. Еще никогда и никто его так не ласкал, он изнемог от восторга и вскоре заснул от усталости, не ощущая на себе тяжести ее тела.
Он наклонился над унитазом и блевал, а она стояла рядом и что-то щебетала ему на своем языке, поглаживая по спине. От этого лучше ему не становилось, и следующая порция желчи с остатками пищи отправлялась в унитаз.
Утром, когда она обнаженная вышла из душа, он к своему изумлению и ужасу кроме красивой груди заметил между ее ног небольшой отросток, до удивления напомнивший ему его собственный член. Она, конечно, говорила ему, что ничего страшного, что она женщина, но он почему-то ей не верил и продолжал блевать.
* * *
Меня всегда смущало сравнение человека с побитой собакой, но когда я увидел Лешку, то убедился, что лучше не скажешь, и если бы у него каким-то чудом был хвост, то он бы его обязательно поджал. В руках у него были кульки, полные экзотических фруктов, на губах блуждала загадочная улыбка, то ли виноватая, то ли еще какая, разобрать было трудно. Я лежал в шезлонге и наблюдал, как он с усердием принялся разделывать кокосовый орех, потом нарезал манго и скрылся в бунгало, а через мгновение вернулся с бутылкой джина, тоником и двумя стаканами. Это меня удивило, в его правилах на отдыхе с утра обычно было пиво, а не джин. Я был заинтригован, но сделал вид, что ничего не замечаю. Мы медленно потягивали летний напиток и молчали.
Под потолком крытой веранды медленно вращался огромный вентилятор, разгоняя утреннюю влажную духоту. Казалось, что воздух там, за верандой, замер, и только иногда мимо, разрезая его, с жужжанием проносились какие-то огромные жуки или громадные пчелы.
– Интересно, тут змеи есть? – прервал долгое молчание Лешка.
– Должны быть, – лениво ответил я, и мы опять надолго замолчали. И вдруг он снова ожил.
– Как ты думаешь, на хрена мы живем – чтобы жрать, пить да плодиться, или все-таки есть у нас какая-то другая, высшая цель?
Рассуждения о смысле жизни из его уст меня привели в замешательство: человек, у которого основная цель – повеселей провести время, чтобы потом было о чем вспомнить, начал задумываться – это было неспроста.
– Ты бы лучше опять про змей спросил, а то жрешь целыми днями деликатесы, пьешь бургундское с пивом, баб местных к койке прижимаешь, и вдруг – на тебе, смысл жизни вспомнил. Может, ты заболел? Или случилось что?
Лешка не ответил и отвернулся. Спустя некоторое время он встал и начал прогуливаться по веранде, странно поглядывая на меня. Тут я не выдержал:
– Да чего ты дергаешься? Что случилось-то?
Он испытующе на меня посмотрел, чуть задумался и спросил: – Ты с мужиком – того, пробовал когда-нибудь?
Вместо ответа я залился сумасшедшим хохотом:
– Тебя что, приголубил кто-нибудь, или ты до кого снизошел?
Но ему было не до смеха, он посмотрел на меня строго:
– Вышло по ошибке, и грудь была, и все остальное, а утром оказалось – только наполовину женщина.
Я пытался сдерживать свой смех изо всех сил, но предательски-ехидная улыбка то и дело возникала на моих губах, и я отводил взгляд в сторону. Пару раз глубоко вздохнув, чтобы успокоиться от приступов смеха, я попытался ему посочувствовать:
– Да ладно тебе, в жизни разное бывает, главное, чтоб не понравилось»
Он замотал головой из стороны в сторону:
– Да ты что! Знаешь, как меня утром рвало?!
Но тут из меня опять поперло язвительно:
– А вечером тоже рвало?
Он посмотрел на меня со злостью:
– Ну, ты гад! Вот если бы ты оказался на моем месте, я бы не ржал.
– Да ладно, не обижайся, – примирительным тоном психотерапевта продолжил я. – Главное, чтоб ты не привык.
– Да прекрати ты! За кого ты меня принимаешь? – успокоил он меня. Но это прозвучало как-то не очень убедительно.
Покрывало с вензелями
Я часто встречал эту женщину возле своего дома, в магазине и на берегу моря во время летних закатов. Лицо ее было иссечено морщинами, седые волосы аккуратно зачесаны и уложены в маленькую кичку на затылке, обычно так укладывают волосы женщины-медики. В ее походке было что-то грациозное, так не свойственное женщинам ее возраста, а осанка выделялась благородством – прямая спина, высоко поднятая голова.
Утром в процедурный кабинет народу почти не бывает, так, один-два человека из тех, кто не спешит на работу. Поэтому обстановка здесь сонная, и молоденькие медсестры еле передвигают ноги. Но тут вдруг в отделение зашла статная, далеко не молодая женщина в белом халате и несовременном чепце с красным крестом посередине, и в ней я узнал ту, с которой не раз встречался, гуляя по пляжу. Мне показалось, что персонал сразу зашевелился быстрее. Она остановилась напротив меня: «Молодой человек, что у вас?» В ее обращении, было одновременно и участие, и что-то такое, что вызывало невольное уважение. Она мне напоминала мою любимую школьную учительницу истории, которую мы за глаза называли графиней.
Я поднял штанину до колена и оголил травмированную ногу, подставив ее для болезненной процедуры. Она долго и аккуратно снимала бинты, предварительно смачивая их раствором перекиси водорода, чтобы они легче отделялись от засохшей раны. «Ну и где вас так угораздило, молодой человек?» – поинтересовалась она, отвлекая меня от неприятных ощущений. Чтобы не стонать, я принялся рассказывать, как месяц назад сорвался со скалы далеко в горах и долго брел по тропам, добираясь до ближайшего селения. Она с интересом слушала, не переставая разбинтовывать ногу. «И часто вам приходится возиться с такими, как я?» Она улыбнулась: «Приходилось на своем веку», – и больше ни слова. Вскоре мучительная процедура закончилась, я поблагодарил ее и захромал к своему дому, удивляясь необычной медсестре с манерами княгини.
