В двадцать четвертом году латвийский городок Лудзу населяли в основном небогатые еврейские семьи. Очень часто глава семьи отправлялся на заработки в дальние страны, где зарабатывал неплохие деньги, что позволяло потом открыть свое дело. Этот город не был Америкой, где главенствовали Ротшильды и Рокфеллеры, это был другой город.
Когда в доме Исайи собрались все родственники, казалось что еще немного, и их небольшой бревенчатый домик не выдержит и развалится. Но дом не развалился, все кое-как разместились, и первым взял слово прадед Исайи. «Если ты решил ехать, значит, надо ехать, без лишнего рта и нам легче, да и если вдруг заработаешь, то откроем тут пекарню». Вообще-то можно было и не собирать всех родственников, как прадед скажет, так тому и быть, но традиции здесь никто не нарушал.
До Франции он добирался по нашим меркам долго, недели три, – вначале до Риги, оттуда на пароходе до Германии, дальше на паровозе через всю Европу до Марселя. Там он нанялся матросом на пароход, и так понемногу добрался до конечной цели, Южной Африки.
Устроиться на работу для него не составило никакого труда, еще на пароходе он удивил своей выпечкой и команду, и пассажиров. Один из них, богатый немец, оказался владельцем нескольких булочных и еще на корабле предложил хорошие условия в одном из своих заведений.
Конечно, сравнивать Латвию и Йоханнесбург было просто неприлично, но Исайю тянула эта маленькая Лудза, как магнитом. Океан, много солнца – ничто не могло заменить родного городка. По ночам ему снились братья и сестры, серьезный отец и милая, добрая мама. Каждый месяц он откладывал определенную сумму, заранее высчитав, сколько потребуется здесь отработать, чтобы дома открыть собственное дело.
Нельзя сказать, чтобы три года тянулись как тридцать лет, здесь были и развлечения, появились и друзья – немцы, с которыми он работал в пекарне и благодаря своему трудолюбию и предприимчивости вскоре стал их шефом. Вечерами они часто вместе пили пиво и болтали о родной Прибалтике, мечтая поскорее туда вернуться.
Когда намеченная сумма была собрана и Исайя стал собираться домой, хозяин, господин Шульц, уговорил его поработать еще полгода на очень выгодных условиях. Скрепя сердце, Исайя согласился. Но вот эти полгода тянулись для него как десять лет.
С Шульцем они прощались, как братья, обнимались и вытирали слезы, так же тепло он прощался и со своими коллегами-немцами.
На пароходе он возвращался уже не как матрос, а как пассажир, в каюте второго класса. В Риге он сошел по трапу как респектабельный господин, в модном полосатом костюме и черно-белых штиблетах. Конечно, отец больше был бы рад видеть его при пейсах и кипе, но после трех с половиной лет разлуки он был счастлив увидеть его любым.
Через год в Лудзе открылась новая пекарня, а потом еще одна появилась в Двинске. Конечно, это была не Южная Африка, но концы с концами свести было можно.
Годы пролетели быстро, наступил сороковой, пришли коммунисты. В Двинске пекарня перешла государству, а в Лудзе она так и осталась у Исайи.
Вскоре разразилась война, Красная Армия быстро отступала на восток. Что делать? Лудзенская община должна была решить – уйти с красными или остаться ждать немцев. Все собрались в синагоге. Многие говорили: «Надо бежать! Говорят, там этот Гитлер – просто ужас, и евреев особенно ненавидит!» Тут взял слово Исайя: «Вранье все это! Я с немцами три года работал, они мне как братья были! Это культурные люди! За это я ручаюсь!»
Все расходились по домам, не зная, что делать. В конце концов, половина ушла с Красной Армией, а те, кто поверил Исайе, остались.
Его застрелили первым, рядом с пекарней. Пуля попало прямо в сердце, он даже не мучился, а потом кто-то из местных почитателей фюрера нарисовал на его лбу его же кровью звезду Давида. Других ждали Освенцим, Саласпилс, Аушвиц.
Какое счастье, что мать моего гостя задолго до этого времени уехала из города. А сколько таких матерей осталось…
Мы с Гарри сидели до полуночи, я подливал ему красное вино и жаловался, что доктор не разрешает мне употреблять вино, пиво и шампанское, а можно только виски и водку. Глаза мэтра округлились, и он с завистью сказал: «Какой у тебя хороший доктор, я бы многое отдал, чтобы мне разрешили пить виски».
Когда уже приближалось время расставаться, он показал мне глазами на пузатую бутылку «Чиваса» и на стакан для виски. Я осторожно налил ему в стакан, а он разбавил его большим количеством содовой и предложил выпить на брудершафт. Мы перекрестили руки, приложились губами к краям и залпом осушили содержимое. Потом мы налили еще по одной на прощанье.
Когда на следующий день он улетел домой, в Англию, меня охватила необыкновенная печаль – я расстался с великим писателем нашего времени и просто отличным мужиком Гарри Гаррисоном.
Верю – не верю
Сквозь темно-серые облака на землю хлынул поток солнечного света, превратив и без того сочные цвета джунглей в яркий, пышущий жизнью зеленый мир. На кокосовых пальмах нахально пристроились разноцветные орхидеи, китайские розы усыпали огромные, выше человеческого, роста кусты, и только что распустившийся цветок каллы приманил к себе маленькую птичку-колибри, которая с удовольствием запустила свой тоненький клюв в его свежий бутон. В искусно ухоженных зарослях возле отеля все стрекотало, чирикало, и изредка раздавались скрипучее кваканье местных лягушек.
Еще вчера Лешка сидел в аэропорту Хельсинки и стремительно уничтожал запасы спиртного в ожидании своего рейса на Бангкок. А сегодня уже был в этом земном подобии рая. Когда-то он увидел картину с изображением сотворения мира, а сейчас ему казалось, что именно в нее он и попал. Вспомнив промозглую осеннюю погоду, безрадостный пейзаж – голые деревья, ворох желтых листьев, приторный запах дыма костров, в которых сжигались остатки короткого лета у него дома, он, сбрасывая с себя это тоскливое видение, передернул плечами.
Низкорослые тайцы с вечно радостными лицами неторопливо стригли высокие кусты, не позволяя всему вокруг превратиться в дикие джунгли. Ему нравилось наблюдать за их работой, ведь всегда получаешь удовольствие, когда кто-то работает, а ты просто наслаждаешься жизнью.
Состояние блаженства нарушил телефонный звонок. Собрав в кучу свои скудные запасы английского, он поднял трубку и сказал: «Хэллоу». На другом конце ответили по-русски: «Здравствуйте, я ваш гид по Самуи».
Гоу-гоу бары – это часть экзотики острова: прекрасные тайки, вьетнамки и камбоджийки торгуют нежностью, не присущей северным женщинам. Они щедро отдают свое южное тепло большим добродушным самцам из холодной Европы. По-детски радуясь их крупным размерам, они щебечут на своем мелодичном языке что-то непонятное, вставляя заученные английские слова.
Номера на бедрах грациозного живого товара притягивают, их обладательницы стреляют глазами по темным углам, выискивая себе спутника на час или на ночь. Для них это не только хороший заработок, но и возможность в один прекрасный день оказаться в воздушном лайнере и поменять яркое солнце, море, пальмы на небольшую квартирку с теплыми батареями. И пусть за окном будут горы снега и минус двадцать, зато на бедре не будет бирки с номером.
