Нехватка женщин, как и на всем севере, тянула за собой пьянку и другие дикие развлечения, после которых многие отправлялись обратно за колючую проволоку. Прекрасный пол тут ценили, может, как нигде больше на земле, и если кто-то привозил из других краев себе кралю, многие завистливо покачивали головами, но никто не покушался на чужое.
Юрка в лагере не сидел, никого не убивал и не грабил, его сюда привели книги Джека Лондона, которых у него дома на полке было все четырнадцать томов. Попасть на Аляску он не мог, а вот добраться из Риги до Магадана и в Усть-Неру получилось. Участковый Степан подобрал его в аэропорту Магадана, по которому Юрка без денег и работы мыкался уже две недели, изображая из себя пассажира. Ему уже не очень хотелось романтики и севера, родные края казались просто сказочным и необыкновенно доброжелательным миром.
Выслушав в буфете аэропорта Юркину историю, Степан денег ему на обратный билет давать не стал, хотя мысль такая была. Но вспомнив большое количество проходимцев, перевиданных на своем веку, он поступил иначе. И он увез Юрку с собой в Усть-Неру, где пристроил на работу у золотодобытчиков, а поселил временно у себя дома, пока не освободится место в общежитии, то есть пока кого-нибудь оттуда не посадят.
Степан был здоровый, крепкий мужик родом из глухой сибирской деревни, и на охоте ему не было равных. Попасть из мелкокалиберной винтовки белке в глаз было для него раз плюнуть. В свои сорок три года в рукопашной схватке – а ему часто приходилось применять силу, разнимая местных бойцов, – он тоже был лучшим.
Бывшие зеки подшучивали над ним: «Тебя самого за решетку давно надо, кровопивец», – а сами уважали его и считали чуть ли не своим, зная, что если бы не его местный закон, многим приходилось бы туго. По недопитию часто грабили местный магазинчик – выносили оттуда несколько бутылок спиртного. На следующий день провинившийся отделывался синяками на лице, разбитым в кровь носом и ноющими ребрами, которые еще месяц давали о себе знать.
Степан сам не употреблял и Юрку предупредил: «Пьяным придешь, будешь спать на улице», – а он свое слово держал, и после первой зарплаты Юрка спал в сарае, где уже в три часа ночи был трезв и свеж, как огурчик. Вечная мерзлота, которая несла холодом из подвала сарая, и ночной перепад температуры объяснили лучше всяких слов: «Так делать нельзя». Степан его забрал оттуда ночью, почти заледеневшего, как колоду, вскипятил чаю, напоил его и виновато сказал: «Понимаешь, я уже лет пятнадцать нини, наверное, это от зависти. Но если хочешь у меня жить, больше не надо!»
Юрка стучал зубами о край металлической кружки:
– Степан, а что ты один-то живешь, привез бы себе какую бабу из Магадана!
Степан как-то странно на него глянул, словно проверяя, а потом сказал:
– Была у меня жена, да в тайге сгинула!
– Как сгинула? Медведи съели? Извини Степан, не знал! Как же так? – Юркины глаза округлились, как юбилейный рубль, и в голосе звучало искреннее сочувствие.
– Может, и медведи! Хватит болтать, алкоголик, спать пора, завтра на работу, – оборвал он Юркино любопытство.
Голова все равно раскалывалась от выпитого, тяжело было махать лопатой, закидывая рассыпающуюся золотоносную породу на транспортер. Пятьдесят грамм на опохмелку, предложенные во время обеда сочувствующим машинистом драги, были бы в самый раз, но он вспомнил холодный сарай и отказался.
Потом Юрка вспомнил ночной разговор и спросил за столом, обращаясь ко всем:
– Слушайте, а как так получилось, что у Степана жена в тайге сгинула? Охотиться любила?
Кривые ухмылки и никакого ответа, и взгляды, словно он уродился дурачком. Только кто-то хмыкнул под нос: «Угу, охотиться!»
Любопытство, конечно, порок, но оно свербило Юрку целый день. Уже к концу работы к нему подошел машинист Коля и по-дружески посоветовал:
– Ты лучше не спрашивай про эту историю ни у кого, здоровей будешь, а то подумают, что ты стукач, и в Индигирке окажешься, а там в ледяных промоинах тебя найдут через пару тыщ лет, как мамонта. Понял, сынок?
Юрка понимающе кивнул, подумав про себя: «Месяц отработаю, и домой – все, хватит!»
Вечером они сидели со Степаном за столом, пили чай и играли в буру на сигареты. Степан ни с того ни с сего произнес: «Красивая она была. Правда, блядь – но все равно жалко!» – и больше не слова.
Провожали Юрку всей бригадой до самого вертолета, за три месяца он никак не облажался, кулаками и лопатой махал по-ихнему исправно, за что и уважать стали. А что водку не пил, так все знали, на каких условиях его к себе Степан пустил. За эти три месяца в общаге ни одного места не освободилось, но зато прибавилось разбитых носов и помятых ребер.
Степан пожал ему руку последним: «Захочешь вернуться в следующем году, валяй, я твою койку убирать не буду, главное – условие помни», – и все вокруг заржали. Улетал с ним и машинист Коля, мать его приболела где-то в глубинке.
В аэропорту Магадана людно и грязно, народ трется возле буфета, коротая время за водкой и пивом. То же делали и Юрка с Колей, а когда дошли до кондиции откровений, машинист Коля сам начал рассказывать:
«Степан приехал сюда лет пятнадцать назад с красавицей-женой», – и Коля мечтательно сощурил глаза. «Наши законы знаешь: на чужое не зарься, не крыса. Тут однажды к нам геолог один приехал, образованный такой, читал много, книг целый чемодан был. Степан по району все время ездил – то на два дня уедет, то на три. Где они перехлестнулись, никто точно не знает, может, когда раньше знакомы были. Зимой она на лыжи, винтовку за спину – и в лес, на зайцев поохотиться, у нас это нормально, какое-никакое развлечение. Но тут приметили: как она в лес, через час и геолог собирается на лыжи. Мы, конечно, пытались втихую его вразумить, так сказать, в обход, но, наверное, туповат он был. Степану никто ничего не говорил, а многие втихомолку посмеивались. Вскоре он и сам все заметил. Ни скандалов, ничего, живет, словно все нормально, а она, дура, думает – вот красота-то. Потом однажды она встала на лыжи – и в лес, вскоре и геолог за ней. А чуть погодя и Степан в тайгу, так, вроде незаметно, почти огородами, но у нас-то все видят. Два выстрела охотники слышали, а из тайги вернулся только Степан. Понаехали потом из центра, перевернули всю тайгу в округе, и ничего – ни следов, ни его жены, ни геолога. У нас говорят, в Индигирке они плавают. Там, в вечной мерзлоте, во льду вода вымоины сделала, а если что в них попадет, ввек не всплывет. Степан мужик правильный, а крыса – она и есть крыса».
Братство
«Курт, проверь страховку!» – раздался крик откуда-то сверху, из-за карниза. Курт несколько раз окинул взглядом вбитые намертво крючья, крикнул вверх: «Зер гут, Серега!» – и медленно стал продвигаться по «полке» к маленькой площадке. Кавказ ему нравился больше Альп, тут не так все приглажено, как в Европе, и немного отдает какой-то восточной дикостью, аборигены наполовину перемешаны с русскими, поэтому не так страшно. Но все равно, когда ему приходилось встречать горца в бараньей папахе, с кинжалом за поясом, он сразу вспоминал записки русского поэта Лермонтова о том, как здесь любили пошалить абреки полтора столетия назад. Но проводник Серега не без юмора успокаивал: «Да не волнуйся ты, он же трезвый».
