Тенью пролетаю через комнаты первого этажа и осторожно вглядываюсь сквозь запертые стеклянные двери, ведущие на террасу.
«Форд» Клоди стоит на своем обычном месте, на обочине, но самой хозяйки не видно. Она, конечно, дома, уж наверняка наговорилась с Жильбером! Видимо, наше с Максвеллом поведение было подвергнуто суровой критике!
Да и ладно, какое мне дело до правил хорошего тона этой бургундской деревушки! Меня гораздо больше волнует, удастся ли выбраться отсюда незамеченной. Я уже немного знаю окрестности и понимаю, что мне нужно добраться до Нуаера. Оттуда регулярно ходит автобус до станции в городке Монбар, в крайнем случае можно взять такси, а в Монбаре я сяду на скоростной поезд, идущий в Париж. Час езды – и я на месте. Может быть, повезет, и удастся улететь сегодня же в Россию. Почти все мои вещи так и остались на улице Друо, у Николь, но документы здесь, надо не забыть их.
Взлетаю на второй этаж, беру документы и собираю рюкзачок, с которым приехала сюда.
Оглядываюсь прощально. Прости меня, дом, простите, привидения, так и не удалось с вами познакомиться, а впрочем, мне и без привидений мороки хватает, с живыми людьми хлопот не оберешься!
Надо бы закрыть ставни, но я боюсь, что это привлечет внимание какого-нибудь случайного наблюдателя. Пусть приятели Максвелла пребывают в уверенности, что я по-прежнему в доме.
Теперь главное – незаметно выскользнуть вон. Самое милое дело, конечно, пробраться через задний двор, потом – через запущенный, похожий на джунгли сад, перелезть через ограду к церкви, а оттуда – огородами, огородами – и на дорогу в Арджен… то есть в Нуаер. Но загвоздка в том, что окна дома Жильбера выходят прямиком на этот самый задний двор и на сад Брюнов. Не ровен час…
Придется рисковать и уходить через парадный ход. Ничего, мне бы только спрыгнуть с крыльца, а там поверну за угол – и бегом через пустырь, на котором пасутся соседские овцы…
Молюсь, чтобы Клоди не вышла из дома. Молюсь, чтобы милашка Тедди спал, разморенный каникюль, и не бросился ко мне лизаться.
Зашнуровываю кроссовки, сую в рюкзак бутылку минералки, три яблока и половинку багета, который мне привез вчера обаятельный артизан-булочник. Так, не забыть деньги… Натягиваю поглубже каскетку с большим козырьком, выхожу вон. У меня нет времени даже дверь запереть! Здесь ключи такие громоздкие, ворочаются в замках медленно, со скрежетом… Ладно, может быть, Николь меня простит. Речь ведь идет о спасении моей жизни!
Сажусь на край каменной ограды террасы, перекидываю ноги и прыгаю на тротуар. Теперь – вперед. Только бы Тедди не бросился к забору! Его не видно – может, спит где-нибудь в холодке?
…Если бы я шла со стороны улицы, я бы его не заметила. От калитки его прикрывал куст азалий. И увидеть его можно было только со стороны того проулка, в который я метнулась было – и тут же словно приросла к земле.
Тедди лежит недалеко от ограды – лежит неподвижно…
6 сентября 1921 года, Константинополь. Из дневника Татьяны Мансуровой
Я внезапно стала ощущать себя чужой в Константинополе. А ведь мы здесь уже совсем было прижились. Всюду русские, русский язык, русские вывески, русские нравы…
Вообще, только русские создают в Константинополе городскую жизнь. Колонка «городской хроники» в газете моего мужа перенасыщена событиями. Ставятся спектакли, проходят литературные вечера, диспуты на тему: где бы был теперь Чехов, «у них» или «с нами»…
Русские завезли в Константинополь и свое поветрие: лотошные клубы. Их появилось свыше четырехсот. В среднем в день играло до двенадцати тысяч человек. Но слишком дорого стало ладить с полицией, направо и налево требовавшей взятки, и тогда два беженца решили открыть кафародом.
Это слово греческое, однако изобретение совершенно русское – тараканьи бега! Ростовское скаковое общество, вывезшее в Константинополь своих скакунов, прогорело из-за дороговизны кормов. Тараканов держать значительно дешевле!
Конечно, всякое явление этой жизни тем нам и дорого, что оно носит временный характер. Мы не перестаем надеяться и ждать, что это вот-вот закончится. Город полон слухов, то и дело пробегает электрическая искра какой-нибудь сенсации. Муж приходит домой и рассказывает, что у него беспрестанно справляются по телефону: правда ли, что умер Ленин? Из России являются новые и новые беженцы, которые привозят слухи один нелепее другого. Помню, один человек рассказывал, что видел солдата армии Буденного в каракулевом дамском саке!
Однако идет время, и в «нашем городе» все чаще появляются другие русские. Это представители Совдепии, которая пытается налаживать связи своего безумного государства с остальным миром. Их попытки меня ничуть не удивляют. Изумляет то, что этот самый «остальной мир» с ними начинает-таки общаться!
В этой связи не могу не привести один любопытный эпизод. Мы с мужем были в ресторане. Там нам показали некоего господина – торгового представителя большевиков. Внешность у него была самая невообразимая: разъевшейся свиньи. Однако при нем была весьма милая и утонченная дама. Теперь таких красавиц в Константинополе много. Они оказывают приезжим услуги определенного свойства. Какой-то итальянец пригласил ее танцевать. Совдеповец с яростью набросился на галантного потомка древних римлян и выволок его за дверь. И в темноте начали раздаваться удары стека, из которых каждый попадал куда следует. Будто станок работал! Избиваемый, по-видимому, не сопротивлялся, а только изумленно восклицал:
– Parlez-vous français? Do you speak English?
И так далее на прочих языках. В этом страстном интересе избиваемого узнать язык, на котором он мог бы мирно объясниться с избивавшим его обидчиком, мне показалась аллегория. Так изучают европейцы большевизм в России. Все ищут с ним общего языка. А удары сыплются, сыплются!..
Сыплются они и на нас с мужем.
Не могу удержаться от того, чтобы не записать рассказ Максима. У него в редакции побывала… Елена Феррари!
В это с трудом можно поверить. Максим был совершенно потрясен этим визитом.
Явилась эта особа с соблюдением всех законов этикета, для начала передав свою карточку. На ней значился только ее псевдоним: Елена Феррари, поэтесса. Максим говорит, что при виде ее имени его чуть удар не хватил. Первым побуждением было достать из ящика письменного стола револьвер, который он там держит, и встретить эту особу выстрелом в упор. Однако потом решил не давать воли чувствам и посмотреть, как будут развиваться события дальше. Велел своему секретарю впустить посетительницу, а сам предварительно переложил оружие во внутренний карман пиджака.
Елена Феррари явилась, как всегда, в черном, однако в ней ничего не осталось от облика зловещей комиссарши, в каком мы ее помнили. Максим сказал, что она была одета скорее как богатая вдова, которая, тем не менее, не собирается хоронить себя заживо после смерти мужа. Шляпа, вуаль, перчатки, пальцы унизаны кольцами… Вид у нее был вполне европейский, платье – дорогое, и теперь, по словам Максима, она скорее напоминала итальянскую аристократку, но никак не еврейку, а тем паче – цыганку, как это было раньше, в Петрограде.
