— Привет, — сказала Ольга, пытаясь говорить беззаботно. — Что тут у вас?
— Она спит, — ответил я. — Ты звонила вчера?
— И не раз, — сказала Ольга, нервничая всё больше.
— Давай я ее разбужу, — предложил я. — Отправлю домой, и мы обо всем поговорим.
— Герман, — ответила на это Ольга, не зная, куда деть свои руки, — ты — скотина. Зачем ты будешь ее будить?
— Но нам же нужно поговорить?
— С чего ты взял?
— Ну, ты же приехала для чего-то?
— Я приехала, чтобы посмотреть, не сожгли ли вас здесь. Я на тебя, между прочим, работаю. Но у вас тут, как я вижу, всё хорошо. Поэтому я пойду. — Она резко встала и направилась к выходу. Вдруг остановилась, развернулась и подошла ко мне. — Ага, — сказала, словно что-то вспомнив, — и очки мои отдай.
Сняла осторожно с Кати свои очки и после этого выскочила из вагончика, громко хлопнув дверью. Катя даже не пошевелилась. Я спрыгнул на пол, натянул на ходу свою танкистскую униформу и побежал за Ольгой.
— Оля, — крикнул, догоняя. — Оль, ну подожди. Давай поговорим.
— Давай, — ответила Ольга. — Но только в офисе и только в рабочее время. О, — добавила, показывая на мою ключицу, — она тебя покусала. Ну ты даешь.
Села на скутер и рванула вперед, поднимая в воздух горячую пыль.
Пахмутову хоронили во второй половине дня. Мы с Кочей старательно выкопали яму среди кустов малины, Травмированный смастерил из металлических обрезков странную штуку, похожую на телевизионную антенну, хотя сам он уверял, что это подсолнух. Яму копать было трудно, приходилось перебивать корни, как кабели, и выбрасывать камни. Катя стояла рядом и молчала. Пахмутова лежала у ее ног, как при жизни, и Катя время от времени наклонялась, чтобы ее погладить. Почва тяжело осыпалась и липла к подошвам, земля вокруг была словно спрессованной, с трудом поддавалась, а потом долго приставала к обуви, не желая отваливаться. Перебитые корни были крепкими и упругими, а камни, выброшенные из ямы, быстро просыхали на солнце. Я стоял по пояс в яме и разглядывал вблизи все эти камушки и травы, что обваливались вниз, желтый слой песка и белый слой глины, прорубленные лопатами. Глина пахла остро и сладко, так, словно я докопался до чего-то ценного, о чем всё время догадывался, но не мог даже предположить, что лежит оно почти на поверхности. Потом осторожно опустили Пахмутову. Вторые похороны за сутки, — подумал я, забрасывая тело землей. Травмированный пристроил свою антенну, можно было заканчивать.
Катя какое-то время постояла над могилой, потом попрощалась со всеми и побежала домой. Дождевик она несла в руках, как воздушного змея.
Ближе к вечеру из города приехали Кочины родственники. Прикатили на белом разбитом мерседесе. Заднее стекло его было затянуто целлофаном и заклеено скотчем. В машине их сидело семеро. После похорон уже протрезвели, но не переоделись, так и приехали в черных пиджаках и цветных рубашках. Галстуки всё же поснимали, и теперь те свисали из карманов пиджаков, словно удавки. Говорили родственники громко и непонятно, употребляли много неизвестных мне слов. Кочу называли «гаджо» и отгоняли от мерседеса, куда тот сразу же стал делать попытки залезть. С Травмированным здоровались уважительно и немного льстиво, жали ему руку и трижды целовались по православному обычаю. Подошли ко мне. Коча с Травмированным остались стоять поодаль и не мешали. Все по очереди поздоровались, руку жали коротко, но крепко.
— Послушай, Герман, — сказал их старший, которого звали Пашей. — Друг нашей мамы — наш друг.
— Кто? — я не понял, о ком они говорят.
— Ты вчера с нами хоронил маму, — пояснил Паша. — Тамара говорила нам про тебя.
Ага, — подумал я, — сейчас они меня зарежут.
— Сказала, что тебе нужна помощь.
— Помощь?
— Герман, — ступил вперед заместитель главного, толстый лысый чувак, которого звали Борманом. — Мы всё знаем.
— Всё? — я ждал, когда ж они начнут меня резать.
— Всё, — подтвердил Борман. — И про бензовоз, и про бабки. Мы что хотим сказать — если будет нужно, мы всегда поможем. Понимаешь?
— Понимаю.
— Так что никого не бойся, — вел дальше Борман. — Нужно будет — мы всегда на месте.
— Но дальше уже всё зависит от тебя, — добавил Паша. — Как ты сам себя поставишь, так и будет. Понял?
— Понял, — ответил я. — Спасибо вам.
— Ладно, брат, — Паша протянул руку. — Держись тут.
Все прочие тоже пожали руки, расцеловались с Травмированным, согнали Кочу с капота, завели машину и покатили в город. Уже выезжая на трассу, разминулись с черным фольксвагеном, который съехал на боковую дорогу и теперь мчал в сторону заправки.
— Кто это? — недовольно спросил Травмированный.
— Это ко мне, — ответил я.
Травмированный хмуро глянул на Кочу и пошел к гаражу. Коча остался стоять со мной и с нескрываемым интересом разглядывал чужаков. Фольксваген подкатил к бензоколонкам, остановился. Лелик и Болик, настороженно озираясь, вылезли из салона и разминали ноги после долгой поездки. Обниматься не бросались, смотрели на меня внимательно, ожидая, наверное, что я скажу. Болик отирал пот серым платком, Лелик напряженно поправлял очки.
— Привет, — сказал я. — Хорошо, что приехали.
— Здравствуй, Герман, — озабоченно произнес Болик.
— Привет, — добавил Лелик, пряча глаза.
— Герман, — начал Болик, — давай поговорим.
— Говори, — согласился я.
— Без посторонних, — кивнул Болик на Кочу.
— Он всё равно ничего не понимает, — успокоил я их. — Он грузин.
— Ясно, — занервничал Болик. — Слушай, Гера, ну как ты тут?
— Хуево, — ответил я.
— Хуево? — переспросил Болик.
— Угу. Хуево. Бензовоз у меня сожгли. Собаку повесили.
— У тебя есть собака? — удивился Лелик.
— Уже нет, — ответил я. — Мы ее закопали. С Кочей, — кивнул я на старика. Тот кивнул в ответ.
— Герман, — Болик с трудом подбирал слова, Коча откровенно сбивал его с мысли. — Ну, одним словом, мы приехали за тобой. У нас работы валом. И вообще.
— Друзья, — ответил я, подумав. — Вы, конечно, друзья, и всё такое. Но я не поеду.
— Как это — не поедешь? — не понял Болик.
— Так, не поеду.
— А как же работа? — спросил Болик.
— Считай, что я уволился. По собственному желанию.
— Герман, — еще больше занервничал Болик. — Зачем это тебе? Поехали домой. Это не твой бизнес.
— У меня сожгли бензовоз. И повесили собаку. Это вообще не бизнес.
— Ну послушай, Герман, — вскипел Болик. — Так никто не делает. Ты нас кидаешь.
