Разобравшись с рисунками, я окончательно забеспокоился и пошел на поиски. Раскрыв дверь, сразу же попал под дождь. Попробовал кричать, но быстро обломался. Где она могла быть? Я повернул за угол, перешел к соседнему домику. Прошел к воротам и на площадке увидел Ольгу. Она стояла под дождем и как-то странно под ним прогибалась. Поднимала руки вверх, словно ловила дождевые капли, и подставляла дождю лицо. Я тихо ее окликнул, однако она не услышала. Я вдруг понял, что на самом деле она греется под дождем, что на улице теперь гораздо теплее, чем в железных стенах ленинской комнаты, и она просто вышла погреться. Подставляет под теплые потоки охлажденную кожу и отогревается. Странно было за этим наблюдать, она меня словно не видела, ступала по асфальту, вымывая из тела холод и простуду. И глаза у нее оставались закрытыми, будто бы она ходила прямо во сне. Нужно было забрать ее, пока она не вышла за ворота и не исчезла в лесу. Попробуй утром ее найди. Я тихо подошел и коснулся ее руки. Она открыла глаза и внимательно посмотрела на меня. Глаза ее в темноте были цвета синей глины, которой пионеры рисовали своих монстров. Она разглядывала меня какое-то время, наконец освободила свою руку и пошла к зданиям.
— Ты идешь спать? — спросила, оглянувшись.
— Ну, еще бы, — сказал я, не сводя глаз с ее застывшего глиняного взгляда.
— И прекрати на меня так смотреть.
Спали мы, ясное дело, плохо.
Утром солнце бодро выгоняло вдоль сосновых стволов дождевые туманы, лужи дымили, словно открытые морозильные камеры, птицы пили воду из темно-зеленой листвы. Ольга выкручивала и встряхивала свою майку, стараясь не смотреть в мою сторону. Я тоже чувствовал себя не лучшим образом, меня мучили сомнения и угрызения совести: возможно, я сделал что-то не так? — обвинял я себя, — возможно, нам нужно было все-таки заняться сексом? И если нужно — то для чего? Одним словом, чувствовал я себя действительно как пионер, который ни на что не рассчитывал, а тут у него еще ничего и не вышло.
— Герман, — сказала Ольга сухо, — надеюсь, ты нормально отнесся к тому, что было вчера.
— Да, — успокоил ее я. — Особенно к этим журналам с картинками.
— Очень хорошо, — сказала она невнимательно. — Очень хорошо.
И пошла к дверям.
— Ты забыла свои очки, — крикнул я ей.
— Можешь забрать их себе, — Ольга даже не оглянулась.
Я так и сделал.
Вскоре лес закончился, и мимо нас потянулись широкие, наполненные туманами и влагой равнины, за которыми в солнечном мареве тянулась и вздымалась легкая и глубокая пустота, разворачиваясь прямо из-под наших ног в восточном и южном направлениях, тянулась и впитывала в себя остатки воды и зеленую, полную светом траву, втягивала почвы и озера, небеса и газовые месторождения, которые светились этим утром под землей, золотыми жилами проступая на коже отчизны. И где-то на юге, за розовыми облаками восхода, по ту сторону утренней пустоты, четко проступали в воздухе легкие и обманчивые врата небесного Ворошиловграда.
Тревога и смятение царили возле бензоколонок. На креслах, опустив голову на руки, сидел и о чем-то думал Травмированный. Рядом с ним развалился на катапульте Коча, дико озираясь вокруг. А возле Кочи, на земле, пристроился какой-то мужичок в прожженном боевом тельнике, поверх которого накинуто было одеяло, кажется, то, которым укрывался я. Смотрел мужичок с ужасом и то и дело прятал голову под одеяло. Неподалеку стояла перепуганная Катя, держа за ошейник также перепуганную Пахмутову, которая терлась об ее голые икры и джинсовые шорты. Выглядели все пятеро сникшими. Видно было, что ждали меня, но как только я появился, начали отводить глаза и напряженно молчали, ожидая, чтобы я заговорил первым.
— Что такое? — насторожился я.
— Беда, дружище, — зафонил Коча.
Мужичок на земле тоже оживился и как-то обиженно закрутился, словно вспомнив что-то неприятное.
— А, манал я такой бизнес! — вдруг сорвался Травмированный. И, поднявшись с кресла, исчез в гараже.
— Да что такое? — допытывался я.
— Бензовоз наш сожгли, Гера, — сообщил Коча. — Вот Петрович тоже погорел.
Петрович высунул голову из-под одеяла и с готовностью закивал.
— Он остановился, недалеко тут. Ну, а они, значит, прямо в кабину два фугаса и запустили. Чуть не спалили дружбана моего, — Коча потрепал Петровича по плечу. — Катька вот увидела, нас позвала, а то б сделали из Петровича шаурму.
— Я Пахмутову выгуливала, — пояснила Катя перепуганно. — Как раз на трассе.
— Милицию вызвали?
— Вызвали, а как же, — кивнул Коча. — А хули милиция? И так все знают, кто это сделал. Только как ты докажешь.
— А Петрович что — ничего не видел?
— Да зассыт Петрович на них свидетельствовать, — незлобиво сказал Коча, — да, Петрович?
Петрович обреченно кивнул головой и побрел куда-то за будку, обмотавшись одеялом, словно плащ-палаткой.
— Коча, как это сожгли? — не понял я.
— Нормально сожгли. Не мы первые. Хорошо, что не заправку.
— И что теперь делать?
— Я не знаю, Герыч, — честно ответил на это Коча, — закрываться надо.
— С какого хуя?
— Так спалят же, дружище. Если они Петровича спалить хотели, то что может быть дальше. Петрович тут уже лет двадцать шоферит.
— Я ничего закрывать не буду, — ответил я.
— Как хочешь, — прохрипел Коча.
— Ты остаешься?
— Посмотрим, — неохотно ответил он. — Стар я уже для таких качелей.
— А с бензином что?
— Новый покупать нужно.
— А бабки?
— Бабок, Герыч, нет. И не предвидится.
Коча, похоже, снова ночь не спал, поэтому отключался прямо во время разговора. Я пошел к Травмированному. Тот выглядел тоже растерянно и соглашался, что бензоколонку действительно лучше прикрыть. По крайней мере на какое-то время. Если уж кукурузники подожгли бензовоз, на этом они навряд ли остановятся, так у них не заведено — останавливаться, не закончив начатое. Ментура, очевидно, ничего делать не будет, общественное мнение тоже, насколько можно было понять, не на нашей стороне, поэтому ничего хорошего из этого всего выйти не могло.
— Ну а если не прикрывать? — спросил я.
— Можно и не прикрывать, — ответил Травмированный. — Ты думаешь, я их боюсь? Мне похуй. Но ты вот завтра уедешь, а нас с Кочей поджарят, когда мы спать будем.
— С чего ты взял, что я уеду? — обиделся я.
— С биографии твоей, — ответил Травмированный. — Трудовой.
— Что ты знаешь про мою биографию?
— Герман, — терпеливо пояснил Травмированный. — Что ты мне втираешь? Тебе хорошо говорить — всегда есть куда вернуться. А нам что делать?
