— Утопленников или как? — не понял я.
— Нет, каких утопленников? Нормальных живых пионеров. Они заплывали в камыши и прятались там до вечера. Знали, что мы плавать не умеем. Ты представляешь, какая это ответственность?
— Представляю, — сказал я. — А мы с друзьями рыбу глушили в этой реке.
— Здесь есть рыба?
— Нету. Но мы ее всё равно глушили.
— Понятно, — сказала Ольга. Капли воды на ее рыжих волосах медно поблескивали, а морщинки под глазами совершенно разгладились от теплой воды. — У тебя тут много друзей?
— Да, — ответил я неуверенно. — Друзей детства.
— Чем они отличаются от остальных друзей?
— Они многое помнят.
— Герман, у тебя комплексы.
— У меня много комплексов. Например, я не умею плавать.
— Я тоже не умею плавать, — жестко сказала Ольга. — Но не комплексую по этому поводу.
— Вот так и утонешь — незакомплексованной.
— Не утону, — уверенно сказала Ольга. — Нельзя утонуть в реке, в которой плаваешь всю жизнь.
— Может, и так. Просто я в ней давно уже не плавал.
Жучки бегали по поверхности воды, словно рыбаки зимой по серому льду.
— Что ты решил? — не выдержала Ольга. — С этой заправкой.
— Не знаю. Решил подождать. Время у меня есть. Может, брат вернется.
— Ясно. И сколько будешь ждать?
— Не знаю. Лето долгое.
— Знаешь, Герман, — сказала она вдруг, отгоняя от головы ос, — я тебе помогу, если будет нужно.
— Хорошо, — ответил я ей.
— Но я хочу, чтобы ты понял одну вещь — это только бизнес. Ясно?
— Ясно.
— Тогда что ты снова на меня пялишься? Я же сказала, что без купальника.
Вода несла ветки и переворачивала на песчаном дне черную траву, мошки нависали над водой, прилипая к ее клейкой поверхности, вязкая и тягучая полуденная река не столько текла, сколько длилась.
Через какое-то время мы выбрались на берег и начали собираться. Ольга снова попросила не смотреть, незаметным движением стащила с себя мокрые трусики и, зажав их в ладони, стала натягивать платье. Мы отправились назад и, вскарабкавшись на меловые склоны, побрели вверх, вслед за вечерним солнцем, что уже укатилось за холмы. Ольга шла впереди, крепко стиснув в левой ладони трусики, платье облепило ее мокрое тело, и я вообще пытался на нее не смотреть. На заправке она забрала у Кочи пустую корзину, незаметно бросила туда белье, пошепталась о чем-то с Травмированным, после чего тот сурово на меня взглянул, села на скутер и растворилась в вечернем воздухе, будто ее и не было.
Вечером Коча хрипло рассказывал о своих женщинах, об их коварстве, глупости и нежности, за которые он их и любил. Консервы заканчивались, я дал Коче денег, тот сел на старую украину и поехал вниз за продовольствием. Я остался сидеть в кресле, глядя, как над трассой протекают красные потоки, как воздух твердеет от пыли и сумерек, а небо становится похожим на томатную пасту.
Это были странные дни — я оказался среди давно знакомых и совсем неизвестных мне людей, которые смотрели на меня с опаской, чего-то требуя, ожидая каких-то поступков с моей стороны. Они все будто замерли, слушая, что же я теперь скажу и как именно начну действовать. Меня это откровенно напрягало. Я привык отвечать за себя и свои поступки. Но тут был несколько иной случай, иная ответственность. Она свалилась на меня, как родственники с вокзала, и избавиться от нее было не то что бы невозможно, а просто как-то неудобно. Я жил своей жизнью, сам решал свои проблемы и пытался не давать незнакомым лишний раз номер своего телефона. И вот вдруг очутился среди этой толпы, ощущая, что так просто они меня не отпустят, что придется выяснять отношения и как-то выходить из сложившейся ситуации. Не нравилось мне всё это. Главное — очень хотелось горячей пиццы.
На следующий день, то есть в пятницу, ближе к вечеру, к нам заехал странный персонаж, который сразу же обратил на меня внимание, да и я тоже его заметил. Приехал он на старом уазе, на таких машинах раньше передвигались агрономы и прапорщики, прибыл с севера, возвращался в город, одет был, как я, в армейские штаны и камуфляжную майку. На голове у него была какая-то эсэсовская фуражка. Смотрел на всех подозрительно и испытующе. Молча поздоровался с Кочей, отдал честь Травмированному, прошел с ним в гараж. Увидев мою бундесверовскую куртку, подошел, поздоровался.
— Хорошая куртка, — сказал.
— Нормальная, — согласился я.
— Это хорошее сукно. Ты Герман?
— Герман, — ответил я.
— Королев? Юрика брат?
— Ну.
— Ты меня, наверное, не помнишь, я делал с твоим братом бизнес.
— Тут все делали с моим братом бизнес, — слегка раздраженно сказал я.
— У нас с ним были особые отношения, — он постарался выделить слово «особые». — Он брал у меня самолетное топливо и продавал куда-то в Польшу. Фермерам.
— У тебя — это где?
— На аэродроме.
— Ты работаешь на аэродроме?
— На том, что от него осталось. Эрнст, — назвался он и протянул руку.
— Что это у тебя за имя?
— Это не имя, это погонялово.
— Ну а звать тебя как?
— Да так и зови — Эрнст. Я уже привык. Ты кто по образованию?
— Историк.
Он изменился в лице. Внимательно осмотрел меня с головы до ног, осторожно взял под локоть и, выведя из гаража, потащил в сторону от удивленных Кочи с Травмированным.
— Знаешь, Герман, — он всё держал меня под локоть, оттаскивая подальше от заправки. — Я тоже историк. Эта работа, на аэродроме, просто так вышло. Ты что заканчивал?
— Харьковский университет.
— Истфак?
— Истфак.
— Где практику проходил?
— Да под Харьковом и проходил.
— Копал?
— Копал.
— А что можешь сказать по поводу Мертвой головы?
— Какой головы?
— Мертвой. Дивизия такая была.
— Ну, — заколебался я, — ничего хорошего.
— Вот что, Герман, — он больно стиснул мне локоть. — Ты обязательно должен приехать ко мне на аэродром. Я открою тебе глаза.
— На что? — не понял я.
— На всё. Ты ж ничего не понимаешь.
— А ты понимаешь?
— А я понимаю. Я, Герман, перекопал тут всё до самого Донбасса. Одним словом, так — жду тебя в понедельник. Приедешь?
— Приеду, — согласился я.
— Найдешь?
