Под тусклым светом скрытого в туманном небе солнца город утратил свой безумный ночной облик и преобразился в уже знакомую мне «Кальдеру». Уличные фонари и окна домов погасли, и лишь реклама над театром «Глобус» продолжает зазывать нас на «Албанского филолога». Наверху в этот ранний час наверняка трещит морозец, но здесь температура держится на одном уровне. Даже ночью я почти не замерз, хотя ожидал, что ближе к утру непременно продрогну насквозь. При отсутствии горячего чая холод грозит стать для меня вдвойне невыносимой пыткой. Не знаю, как академик Ефремов, две недели скитавшийся по «Кальдере» самостоятельно, а я терпеть не могу ночевки на свежем воздухе зимой, да еще с пустым брюхом.
Оставшийся до Красного проспекта путь мы преодолеваем без происшествий. Но едва ступаем на некогда главную улицу новосибирского правобережья, как тротуар под ногами вдруг начинает ощутимо дрожать. Я суматошно озираюсь, полагая, что нас опять настигает банда грузовиков-убийц во главе с танком, но Ольга моего беспокойства не разделяет. Насторожившись поначалу вместе со мной, она, однако, тут же пренебрежительно машет рукой, давая понять, что я зря нервничаю.
– Это просто Сурок разыгрался, – поясняет Кленовская, указав пальцем в землю. – Давненько он о себе не напоминал. Мы уж начали думать, что он с рельсов слетел и угомонился. Но ты глянь-ка: малыш опять из спячки вышел и носится туда-сюда. Интересно, с чего вдруг он сегодня разбушевался?
– Ты сейчас говоришь про бешеный поезд метрополитена? – пробую угадать я. Возможно, в клане фантомов этот подземный монстр и хорошо известен, но мне, новичку, довелось впервые о нем слышать.
– Мы в метро никогда не спускаемся, поэтому черт его знает, что там на самом деле творится, – пожимает плечами «фантомка». – Вряд ли это поезд, ведь перед эвакуацией их наверняка все в депо загнали. Папаша Аркадий говорит, что, скорее всего, Сурок – кибермодуль-рельсоукладчик, прежде стоявший на какой-нибудь резервной ветке. Да и грохочет он – чувствуешь? – похлеще любого поезда.
– Кто бы мог подумать, что в городе останутся уцелевшие участки метро, – дивлюсь я.
– В Новосибирске многое уцелело из того, что, по логике, не должно было уцелеть, – отвечает Ольга. – Вот только проку нам от этого совершенно никакого. Только головная боль и нервотрепка.
Сурок проносится под нами снова, когда мы минуем здание мэрии и выходим на площадь Ленина, столь же пустынную, как Красный проспект. За все утро мы не встретили ни одного молчуна, хотя Кленовская уверяла, что в этих местах они порой попадаются. Равно как и «бешеное железо». Но, кроме резвящегося в метро Сурка, других его кибернетических собратьев мы поблизости не видим и не слышим.
– Ты уверена, что все в порядке? – спрашиваю я, когда, оглядевшись в очередной раз, не обнаруживаю даже намека на опасность. По сравнению со вчерашним днем сегодняшнее утро началось слишком уж безмятежно. И у меня эта безмятежность вызывает доверия не больше, чем спящий аллигатор. Кажется, стоит лишь легонько пнуть стену ближайшего здания, как из всех его дверей тут же повыскакивают озверелые молчуны, которые только и ждут, когда я сделаю резкое движение или издам громкий крик. Предчувствие чего-то гадкого настолько острое, что, предложи сейчас Ольга бросить все и вернуться в штаб-квартиру «Динамо», я поддержал бы ее не задумываясь.
– В последнее время на площади стало намного тише, чем раньше, – отвечает «фантомка». – Но я знаю, что тебя тревожит. Это Бивень. Здесь его пение еще не слышно, но, очевидно, отзвуки все равно долетают. И потому тебе с непривычки мерещится, будто что-то не так… Вон, кстати, и он сам. Видишь, остроконечная верхушка из-за ЦУМа торчит?
Я присматриваюсь внимательнее и лишь тогда обнаруживаю то, на что указывает подруга. Если бы сорокаэтажная громада торгового центра не обрушилась почти наполовину, сейчас она полностью заслоняла бы от нас Поющий Бивень. Но даже с учетом этого разглядеть его с площади Ленина без подсказки могут сегодня, наверное, одни «фантомы». Черная и матовая, как вороненая сталь, верхушка Бивня больше напоминает обгорелую опору строительного каркаса, и, лишь глянув в бинокль, я определяю, что она представляет собой на самом деле.
Собственно говоря, ничего особенного в ней нет. Вооруженным глазом видно, что поверхность гигантской растущей колонны покрыта изогнутыми ребрами. По виду она напоминает торчащий из земли наконечник циклопического бура. Вот, пожалуй, и все, что можно сказать про Бивень, рассматривая его с этой неудобной наблюдательной позиции. Уверен, вблизи он производит намного более сильное впечатление, но издалека, да еще заслоненный ЦУМом, он не повергает меня в благоговейный трепет.
– Похоже, наш чернокожий мальчик опять немного подрос, – замечает Ольга, взирая вместе со мной на Поющий Бивень. – Помнится, три дня назад он едва выглядывал из-за руин, а теперь уже над ними возвышается.
– Не иначе, к солнцу тянется, – задумчиво бормочу я. После чего, оставив в покое черную колонну, осматриваю в бинокль площадь и в итоге задерживаю взгляд на увенчанном тридцатипятиметровым куполом оперном театре, возвышающемся по правую руку от нас.
На фоне обрамляющих площадь современных высоток Сибирский Колизей (так любят – а точнее любили, – называть его журналисты местных газет и телеканалов) смотрится не столь монументально, как на старинных фотографиях и кадрах документальных кинохроник. Что, впрочем, не мешало ему до недавних пор удерживать звание главной архитектурной достопримечательности города, чему немало способствовало почетное месторасположение театра на центральной площади. Только статус исторического памятника и ограждал его от всех кризисных перипетий. В противном случае существование в Новосибирске театрального здания, превышающего размерами московский Большой театр, выглядело бы неслыханным шиком. Особенно с учетом того, сколько было закрыто за последние годы в стране и мире известных культурных учреждений по причине их убыточности.
Я внимательно разглядываю хорошо знакомое мне строение: монументальный портик при входе; украшенные пилястрами стены просторного вестибюля и выстроенного в форме амфитеатра большого зала; возведенный над ним серебристый стальной купол; возвышающийся позади купола прямоугольный корпус сценической коробки, которая заслоняет от нас расположенные по ту сторону здания концертный и малый залы… Никакой голографической рекламы, что фейерверком сверкает над «Глобусом», здесь нет и никогда не было. Помнится, лет десять назад среди театралов города кипели жаркие споры о том, нужно ли оборудовать Сибирский Колизей всеми этими новомодными прибамбасами или же оставить его таким, каким он задумывался изначально. То есть равняющимся на классические мировые сцены с их многовековыми традициями и устоями. Победили консерваторы, что, на мой взгляд, было вполне справедливо. На то она и классика, чтобы хранить в себе дух ушедшей эпохи, присутствующий в каждом камне этого сооружения. И тем обиднее сознавать, чем закончилась его славная двухсотлетняя история.
Я уже хочу опустить бинокль, как вдруг на балконе, что опоясывает снаружи стену большого зала, замечаю чью-то промелькнувшую тень. Желая удостовериться, что мне не померещилось, я присматриваюсь получше и вскоре обнаруживаю спрятавшегося за балюстрадой человека. Который, как выясняется, в свою очередь, пристально изучает нас в свой бинокль.
