– Однако кое-что общее у них все же есть, – добавляет Ефремов. – И совпадение это слишком явное, чтобы его отрицать.
– Немота? – догадывается Миша.
– Она самая, – кивает ученый. – Как и все биологические носители Mantus sapiens, Эдик нем, но отнюдь не глух.
– И не глуп! – встревает Кленовская. – Зато прочие молчуны в сравнении с ним – ходячие стоеросовые пни, не умеющие ни рисовать, ни предсказывать будущее, ни вообще адекватно себя вести.
– Это еще ни о чем не говорит, – возражает академик. – Напомню: нам ведь до сих пор катастрофически мало известно о Душе Антея. Поэтому нельзя исключать, что одних своих носителей она превращает в орудия убийства, а других использует для иных целей. Например, для разведки или более комплексного изучения человека. В смысле, изучает не своего раба или жертву, а нас – в нашей естественной ипостаси… Пусть при этом и далеко не в естественной среде. И результат этих исследований вполне может сказаться на характере Финального Слова. Или не сказаться. Но оно в любом случае должно прозвучать и, вполне вероятно, этому суждено случиться именно здесь и сейчас.
– Это что ж, выходит, нам нужно просто взять и отпустить Эдика к молчунам? – изумляется Миша.
– Если мы этого не сделаем, они отберут его у нас силой, – отвечает Ефремов. – Как видите, выбор небогат.
– Отчего же Эдик не рвался к ним раньше? – вновь вопрошает Туков. – Почему Душа Антея не предъявила нам свой ультиматум еще на площади Ленина, а пыталась всех нас уничтожить?
– Тогда, Миша, было еще рано, – устало вздыхает Лев Карлович. – И десять минут назад – тоже. А сейчас вот пришла пора. Ни раньше, ни позже. Машина для глобального окаменения – Бивень и «Кальдера» – полностью готова к работе. Душа Антея замерла в ожидании. Заметь: даже «антивирусная программа» для борьбы с нами – багорщики, – и та приостановлена. И теперь дело за малым. А вернее, за нашим малышом и той судьбоносной информацией, которую он в себе таит… Я прав, Эдик?
Мальчик смотрит на академика, но не отвечает.
– Скажи, Эдик, Лев Карлович прав? – повторяю я заданный ребенку вопрос.
Судьбоносный малыш переводит взгляд на меня, смотрит какое-то время в глаза, после чего опять неторопливо кивает. Теперь каждый из нас это видит. В том числе и Ольга, на чьем лице отражается целая гамма эмоций. Нет среди них лишь радости, зато все прочие сменяются таким калейдоскопом, что невозможно предсказать, какие из них в итоге возобладают над Кленовской.
– Отпустите мальчика, Ольга, будьте добры! – вежливо, но настоятельно требует академик. – Пусть идет. Не бойтесь, ничего с ним не случится. Пятнадцать лет назад я больше суток пробыл носителем Mantus sapiens и, как видите, расстался с ней безболезненно. Уверен, с Эдиком тоже все будет в порядке. Он сделает то, что должен, и вернется к нам целым и невредимым.
Буря эмоций у Ольги продолжается. Я вроде бы начинаю все чаще замечать в ее глазах понимание, но сама Кленовская явно не торопится соглашаться с академиком.
– По какому такому праву, профессор, вы здесь раскомандовались? – отринув наконец смятение, накидывается на Ефремова «фантомка». – Если мне не изменяет память, то приказы у нас вправе отдавать лишь капитан Рокотов. А он, я уверена, как офицер и человек чести, не допустит, чтобы в жертву вашим неуместным научным амбициям был принесен ребенок!
Сильно сказано, черт побери! Хитрая стерва знает, куда бить, чтобы склонить меня на свою сторону. Одного только не учла Ольга: тот самый ребенок, которого она так истово оберегает, ее опередил. Вот для чего последний пророческий рисунок был продемонстрирован мне и только мне! Ослепленная горем и эмоциями, Кленовская все равно не вникла бы в его суть, а Сквайру, по мнению Эдика, уже не требовалось знать о том, что произойдет спустя четверть часа после его гибели. И кабы не вовремя сунутая мне под нос «инструкция», подготовившая меня к этой неоднозначной ситуации, даже не знаю, сколько продлились бы мои сомнения и какой приказ я в конечном итоге отдал бы. Однако сейчас при всем уважении к мужеству и решимости Ольги, я предпочитаю поддержать жестокосердного академика и нашего маленького стратега, пусть ему в силу возраста и не дозволено участвовать в решении взрослыми его судьбы.
– Лев Карлович прав, Ольга! – скрепя сердце, выношу я свой командирский вердикт. – Если мы не позволим Эдику сделать то, чего он добивается, молчуны без колебаний растерзают и нас, и его. Ведь для них он – всего лишь биологический носитель сокрытой в нем инородной сущности. А она, как тебе известно, способна прекрасно обходиться без тела. Но если попробовать сделать все по-мирному, возможно, нам повезет дожить до окончания этой заварухи. Разве тебе не хочется узнать, каким окажется Финальное Слово? Отпусти мальчика, Ольга. Так ты его точно не спасешь.
– Ты… Ты… – У Кленовской не хватает слов, чтобы высказать все, что она обо мне сейчас думает. – Трус! Предатель! Все вы трусы и предатели! Готовы без колебаний пожертвовать ребенком за мизерный шанс сохранить собственные жизни! А я-то, дура, считала всех вас настоящими товарищами и достойными людьми! И ради этих жалких тварей Сидней Хилл отдал свою жизнь?! О, господи, какой ужас!..
– Успокойся! – Я скорее приказываю, нежели прошу. – Мы прекрасно понимаем твои чувства, но подумай, во что выльется твое упрямство!..
– Пистолет! – вновь предостерегает меня Скептик.
Поздно. Я не успеваю и глазом моргнуть, как в руке у Ольги оказывается «Прошкин», который она без колебаний нацеливает на нас. Мы с академиком никак на это не реагируем, но Миша вздрагивает и тоже вскидывает оружие. Правда, сразу устыжается своей нервозности и опускает ствол автомата, продолжая, однако, удерживать тот на изготовку.
– Нет, ни хрена вы, мерзавцы, меня не понимаете! – змеей шипит вконец осерчавшая «фантомка». – И никогда не поймете! Потому что вы – такие же нелюди, как молчуны! Даже ты, Миша, хотя раньше я считала тебя порядочным парнем! Ты, я и Эдик – последние, кто выжил из всей нашей большой и дружной семьи! А эти двое – проходимцы, которые спустились в «Кальдеру» и попросту использовали нас в своих непонятных целях! И мне жаль, что ты предаешь меня и память наших погибших товарищей. Искренне жаль!..
Миша обиженно сопит, морщится и, будучи повергнутым в смятение, отворачивается и ставит автомат прикладом на рельс.
– Туков, ты с нами? – спрашиваю я дрогнувшего бойца.
– Так точно, товарищ капитан, – неуверенно обнадеживает он меня, пялясь себе под ноги. – И дураку ясно, что она, зараза, чокнулась. Не сомневайтесь: будь жив Папаша, он тоже вас поддержал бы.
Крепко удерживаемый Ольгой, Эдик не вырывается, а продолжает неотрывно смотреть на меня. Даже не знаю, чей взгляд выдержать проще: его или его опекунши. Она же попеременно наводит пистолет на всех нас и наверняка без колебаний выстрелит, если мы попытаемся отобрать у нее ребенка силой. Споры и разглагольствования кончились. Раскол в клане состоялся, и отныне можно считать, что тот прекратил свое существование.
