— Кто это был? — хрипло прошептала та.
Николас внимательно осмотрел телефонный аппарат, потом свои руки. Затем перевёл взгляд на неподвижную женщину.
Тишина стала похожа на плотное ватное одеяло.
— Вам знаком этот голос?
— Да…
— И кому он принадлежит?
— Дженни.
15 августа. Вечером
Стоя возле окна кабинета, Николас внимательно наблюдал, как солнце уходит за горизонт. На мгновение серая равнина окрасилась в розово-красный цвет.
— Ну вот, — вздохнув, он скрестил руки на груди. — Прожит ещё один день уходящего лета. Скоро опять наступит печальная осень. Странно, но уже третий год примерно в одно и, то же время происходят события, которые так или иначе связаны с Тобой… Правда, Дженни?
Он обернулся и пристально посмотрел на портрет. Молодая женщина безмятежно глядела вдаль, и на мгновение Николасу показалось, что в её глазах мелькнули хитрые, весёлые огоньки.
— Откуда Ты взялась? — Николас придвинул стул и сел напротив. — Ты придёшь, чтобы упрекать меня? Согласен, я поступил подло, но, видит Бог, сколько раз я колебался, прежде чем окончательно решился довести до конца это идиотское действо! Впрочем, Ты первая начала игру…
Он опустил голову и обхватил её руками.
— Неверно! Я говорю совершенно неверно! Прости, Дженни, сейчас я пытаюсь оправдать себя! Выгородить, во что бы то ни стало!
Поднявшись, он взял со стола пачку сигарет и снова подошёл к окну. Пылающая равнина уже угасала, превращаясь в тлеющие угольки осколков уходящего солнца.
— Ну, зачем? — трясущимися руками он выудил сигарету и нервно прикурил. — Зачем я всё это делаю? Прошёл уже целый год, Ник, неужели ты до сих пор не можешь это забыть? Или просто не хочешь?
Океан огня таял на глазах. Словно тёмная вязкая жидкость обволакивала сияющую колыхающуюся поверхность.
— Что мешало мне вернуться к Дженни? — Николас со свистом выдохнул табачный дым. — Только никому ненужная гордыня и самолюбие? Ради того, чтобы потешить тщеславие, я запер жену в сумасшедшем доме! А, может, это и не было тщеславием вовсе? Что, если я ещё раз попытался оградить себя от этого грязного мира, который постоянно старается меня укусить? Всю жизнь я стремился к душевной свободе и внутренней нравственной чистоте! И всеми силами хотел избавить любимую женщину от грязи и пошлости! Потому, как только с Её появлением я понял, как сильно сам к этому стремился!
Он сделал ещё одну глубокую затяжку.
— Два года назад рухнуло всё… Превратилось в мелкие кусочки, стёрлось в пыль то, что я безуспешно пытался выстроить двенадцать лет. Ты не очистилась, Дженни, сколько я не пробовал что-либо предпринять. Находясь в постоянной чистоте, Ты всё время тянулась окунуться в грязь. И самое противное, что год назад я сам с этим соприкоснулся…
Истлевший пепел упал с кончика сигареты на подоконник. Николас рассеянно проследил его взглядом.
— Я не знаю, что мне делать, Дженни. Честное слово, не знаю. За истекший год я задавал себе этот вопрос тысячи раз! И не нашёл ответа… Я словно раздвоился, понимаешь? Я старался вспоминать только хорошее, ведь его было у нас так много! Но плохое тоже не выкинешь из жизни! То, что Ты натворила, полностью выбило меня из колеи! Оно перечеркнуло веете минуты радости, которые мы прожили с Тобой!
Он со злостью хватил рукой по оконному переплету. Стекло низко и протяжно загудело.
— Чего Тебе не хватало? — его голос сорвался на крик. — Я отдал Тебе всё, что у меня было! Я не жалел для Тебя ничего, я жил только ради Тебя!
Его слова утонули в наползающем на равнину мраке. Солнце совсем скрылось, в небе появились звезды.
— Я любил Тебя, — срывающимся голосом прошептал Николас. — Я никогда никого ещё не любил… так… сильно…
Комната погрузилась во тьму. Николас вздохнул, подошёл к столу и включил настольную лампу.
— И, тем не менее, я хочу попросить прощения, — он тяжело опустился на стул и повернулся к портрету…
— Ты простишь меня?
…и медленно поднял глаза.
Из горла вырвался жуткий, клокочущий хрип. В нем сплелись воедино страх и удивление, ужас и отчаяние, недоверие и непонимание.
Картина была пуста. Точнее, остался лишь фон — тёмно-синее ночное небо, усеянное мириадами загадочно мерцающих звёзд. Девушка в полупрозрачной накидке исчезла.
Та, которую звали Дженни.
15 августа. Ночью
Объяснения произошедшему Николас не нашёл. Ничего не стал рассказывать Милли, дабы избежать ненужных расспросов и надоедливого кудахтанья.
Ровно в полночь он отложил книгу и выключил свет.
— Что же это? — прошептал он. — Словно кто-то подменил эту чёртову картину… Никаких следов… Голову можно сломать!
Перевернувшись на живот, он просунул руки под подушку и закрыл глаза.
— Завтра надо съездить в город, — сонно пробормотал он. — Показать её специалисту. Без экспертизы не разобраться.
Дом окутала мягкая, ночная тишина. Милли уже давно сопела в своей кровати, скрестив на груди руки, и Николасу на мгновение показалось, что он слышит её шумное, сбивчивое дыхание.
— Удивительная вещь, — тихонько усмехнулся он. — Похоже, в этой тишине слух обостряется настолько, что я начинаю слышать всё, что творится в Доме… Или это кажется мне после того, что произошло?
В коридоре послышался лёгкий шорох. Поначалу Николас не обратил внимания, но тот повторился. Потом ещё и ещё. Постепенно Николас сообразил, что шорох перерос в определённый, вполне различимый звук. Звук, который издаёт человек, идущий по полу босиком.
Он внутренне напрягся, но позы не изменил. Сон сняло, как рукой, теперь он лежал, внимательно вслушиваясь в ночь и рассматривая спинку кровати.
Шаги приблизились к двери и замерли. Скрипнула ручка — её явно кто-то поворачивал. Стараясь не шуметь, Николас медленно перевернулся на спину и в очередной раз пожалел, что не взял разрешения на ношение оружия. Очевидно, в дом забрались воры. Только зачем они сняли обувь? Неужели лишь для того, чтобы лишний раз не шуметь?
Дверную ручку не отпускали. Николас приготовился встать и даже попытался свесить с кровати ногу, как вдруг отметил, что все движения даются ему неимоверно тяжело. И понял, что в сердце закрадывается густой, неотвратимый страх…
Дверь слегка приоткрылась.
К несчастью, этой ночью было новолуние, и Николас не разглядел стоящего на пороге. Только белёсый расплывчатый силуэт. Он попытался протянуть руку, чтобы включить настольную лампу — и не смог. И тут же догадался, почему. Он боялся увидеть лицо того, кто пришёл к нему, он знал, чьё лицо он должен увидеть.
— Здравствуй, — прошептал тихий, знакомый голос.
