Дон Диего помолчал и вдруг спросил с мучительной болью в голосе:
– Она вышла замуж?
– Насколько я знаю, нет.
Отец скривил губы в пренебрежительной усмешке.
– В Англии официальное замужество ничего не значит. Там принято жить в сожительстве. Грех гораздо соблазнительнее, не находишь?
Но Риккардо не дал вовлечь себя в абстрактные споры.
– Что за записка, о которой ты упомянул?
Дон Диего принялся снова маршировать по комнате, не желая отвечать на вопрос. Но сын ждал, не спуская с него упорного взгляда, и дон Диего сдался.
– Это была небольшая записка, выпавшая у нее из сумочки.
– Выпавшая из сумочки? Ты сам это видел?
Дон Диего вынужден был признать:
– Нет, этого я не видел. Она валялась на ее туалетном столике.
– То есть ее мог подбросить кто угодно. И что в этой записке было?
– Признание в любви и назначение нового свидания. Почерк был корявый, явно мужской.
– Или неустановившийся детский. Разве в нашем доме маму любили? Это мог написать кто угодно. Почему ты так быстро поверил такой ерунде?
Дон Диего свирепо заявил:
– Я бы не поверил, если бы не видел ее с тем мужчиной.
Риккардо хотел озвучить подозрения матери о подставах Пабло Медины, но тут в нем заговорил профессиональный юрист. Как известно, все, что не доказано, трактуется в пользу обвиняемого. Он решил промолчать. Всему свое время.
– Ты просто ревновал. А ревнуют тогда, когда не уверены в себе. Значит, ты считал, что недостоин мамы?
Дон Диего вскричал, театрально взметнув вверх руки.
– Ты о чем? Это она была меня недостойна! Я испанский идальго, потомственный дворянин, богач, а она кто?
– Ты цитируешь бабушку. Даже слова не меняешь. Ты в самом деле считаешь, что это правда?
Дон Диего отошел к окну и принялся рассматривать раскинувшийся внизу розарий.
– Конечно, нет. Если бы я так думал, то никогда бы на ней не женился. Возможно, я и в самом деле думал, что она может меня покинуть, потому что я делаю что-то не так.
– Поэтому ты решил ее опередить?
– Я знаю только одно: мне было очень больно. Так больно, что я совершенно не помню, что делал и что говорил. Возможно, если б на следующий день мы поговорили спокойно, никакого развода бы не было.
– Тогда почему ты не поехал за ней? Мне кажется, мама надеялась на это. Ты же так пышно декларировал свою любовь. Я помню, как ты читал ей сонеты Шекспира.
Дон Диего склонил голову.
– Не знаю.
– Зато знаю я. Ты пошел на поводу доньи Аделины. Но в то время она была уверена, что ты быстро забудешь неудачную женитьбу и женишься снова. На сей раз на достойной нашего рода девушке. Она ошиблась. Думаю, со временем в нашей семье началась переоценка ценностей.
– Я не столько пошел на поводу у матери, сколько потерял смысл жизни. – Поникшая фигура дона Диего выражала покорность судьбе. – Мне все стало безразлично. Наверное, сработал инстинкт самосохранения. Потом, когда я немного опомнился, было уже поздно. Роуз уже со мной развелась. Вмешиваться было бессмысленно. Возможно, я встал в позу и мне нужно было вести себя как-то по-другому. Но я не смог.
– Поэтому ты начал вести себя как пресыщенный жизнью бонвиван?
– Это своего рода месть моей матушке и моим сестренкам. За то, что Роуз чувствовала себя в нашей семье изгоем. Если бы ее приняли как положено, ничего бы не произошло.
– А тебе не кажется, отец, что ты элементарно пытаешься переложить свою вину на других? Ведь если бы ты сразу выяснил отношения, то развода бы не было.
Дон Диего с трудом признал правоту сына:
– К сожалению, я был не в состоянии рассуждать здраво.
– Но сейчас можешь?
– Как видишь.
– Тогда почему бы тебе не съездить в Лондон и не поговорить с Роуз? – Риккардо подался вперед, стараясь внушить отцу необходимость этого разговоры.
Но опомнившийся дон Диего снова превратился в надменного аристократа. Высокомерно заявил:
– Мужчине не к лицу первым искать примирения с предавшей его женой. Я ведь своими глазами видел, как она разговаривала с тем типом.
– Так ты никогда не сдвинешь это дело с мертвой точки. – Риккардо до боли в сердце был разочарован подобным поворотом беседы.
Дон Диего заносчиво отрезал:
– Что ж, так тому и быть! Должно случиться нечто экстраординарное, чтобы я изменил свое решение. А чудес не бывает.
Решив, что больше ни к чему терять время на пустые разговоры, Риккардо пошел к себе. По дороге выяснил, что донья Аделина отдыхает, и решил ее не тревожить. Вечером сделал несколько деловых звонков. Ему очень хотелось позвонить Дженни, но он не решился. Кто знает, вдруг после разговора он так захочет ее видеть, что пошлет все эти семейные разборки к черту и ринется обратно в Лондон?
Он проработал несколько вариантов обеспечения тетки и кузины, но все ему казались не слишком надежными. Он знал стремление Мариты к беспечному транжирству, видимо, унаследованному ею от отца. Нужно было установить границы этих трат, но так, чтобы тетя не чувствовала себя ущемленной.
Ровно в девять в доме подали ужин. Риккардо сидел по правую сторону от доньи Аделины, старательно потчующей его домашними деликатесами. Отца, как он и предполагал, не было. Донья Люсия, сидевшая по левую руку от бабушки, посматривала на него с каким-то неестественным интересом, но он принял его за банальное любопытство.
После ужина ушел к себе, и, к своему изумлению, занимался тем, что по интернету выискивал в Лондоне дом, в котором мог бы жить с Дженни.
Спать он лег далеко за полночь.
Ночь прошла спокойно. Утром побрился и спустился к завтраку на первый этаж. Едва вошел в буфетную, увидел зевающую во весь рот Мариту, сидевшую в одиночестве за длинным узким столом. Перед ней стояла чашка крепкого черного кофе и тост с апельсиновым джемом. Риккардо положил на свою тарелку сардельки и яичницу с беконом, добавил тосты, налил в чашку из кофеварки свежеприготовленного крепкого кофе, сел рядом и с легким недоумением покосился на нее.
– Привет! Ты когда появилась?
– Привет! Ночью. Хотела приехать вечером, но по дороге сломалась машина. Пришлось ждать ремонтников из фирмы. Поэтому приехала я часа в четыре утра.
Риккардо вдохнул бодрящий аромат кофе, одобрительно прищелкнул пальцами и лениво попросил:
– Может, хоть мне-то врать не будешь? Где ты была? На дискотеке? Или у любовника?
Марита вспыхнула.
– Я не вру! – ее негодующий голос мог убедить и прокурора.
