Вася замолчал. Фима тоже молчала и продолжала смотреть на него.
Васю, кажется, не удивляло ее молчание, и он продолжил свой рассказ:
– Я в пастухах ходил, а меня дядь Миша, крестный, на курсы трактористов устроил в Глебов. Меня гнали все оттуда, не выходило у меня сильно, не хотел я сам, все плакал, бывало, ночью, как все заснут в общежитии. А у дядь Миши родня в городе, начальники тоже, за меня все заступались. – Вася улыбнулся, почесал макушку, продолжил: – Как война началась – иду по большаку, навстречу танк, ой, громадина, останавливается, и товарищ командир вылазит сверху, говорит: «Какая профессия?» Я говорю: «Тракторист», а он говорит: «Залезай, танкист будешь…» А потом остальные пришли, это уже в Глебове… – Он замолчал. Она тоже молчала. – Только ты про наш танк меня не спрашивай, – попросил Вася. – Он секретный. Товарищ командир приказывал. Он мне и так все: «Два наряда вне очереди, два наряда вне очереди». – Вася снова замолчал. – Да он добрый, товарищ командир, а ему, конечно, строгость нужна, а то мы разболтаемся. – Вася улыбнулся, объяснил: – Он так говорит. А так он добрый. Он мне тогда комбинезон свой отдал и шлем вот…
Фима посмотрела на шлем, на комбинезон и увидела дырку.
– Так он же рваный, – засмеялась она. – Давай зашью.
– Не, – замотал головой Вася.
– Да как же с такой дыркой? Сымай, сымай.
Фима повернулась и из наклеенной на стену фотографии маршала Буденного на коне вытащила иголку со вдетой черной ниткой.
– Ну сымай рубаху-то, сымай, – повторила она.
– Не, – мотал головой Вася, растерянный и смущенный.
– Чего? – Фима удивленно смотрела на Васю. – А?
Она отдельно не сымается, – объяснил он. – С штанами только вместе. Это ж комбинезон.
– Так сымай со штанами! Разве это дело – в рваном ходить?! Чего? Застеснялся? – Она поняла, улыбнулась. – Застеснялся? Я ж на речке тебя в трусах видела.
– Я там тоже стеснялся, – признался Вася.
– Ну а я тогда глядеть не буду, сымай, сымай, – настаивала Фима.
Вася поднялся, снял неловко и торопливо комбинезон, протянул его, сел, съежившись, на табуретку, затих.
– В огороде ве-ерба рясна, – тихонько запела Фима, быстро и умело зашивая дырку.
– А я прямо как чуял твой дом, подошел сразу, – сообщил Вася.
Фима кивнула, это ее не удивило совсем, кажется.
– Отец на войну пошел, а мама за ним, до Глебова провожать, – тихо стала рассказывать она. – И нету все и нету. Я тут плакала сперва от страха – страшно одной. Меня же один раз напугали, так я заикалась потом чуть ли не год. Совсем почти не разговаривала, стыдно ведь заикаться.
– Как напугали? – спросил Вася.
Фима подняла на него глаза.
– Да осенью, поздно уже было, я домой шла от тети… Один налетел, схватил меня. Я кричала. Соседка услышала, прибежала, отцу сказала. Ох как он бежал за ним! Наверное, прибил бы… – Фима засмеялась. – Женихов здесь много крутилось раньше. Так я сразу про болезнь свою говорила. Они и отворачивали. И слава богу…
Вася слушал.
Она засмеялась, поглядев на него:
– Я знаю, ты про болезнь не спросишь, тебе ведь не важно, правда?
Вася кивнул.
– А они все спрашивали, как услышат «болезнь». Я тебе все равно скажу про болезнь, а то ты напугаешься не знаючи. Припадки у меня бывают. Давно, правда, не было. Значит, будет скоро… Ты не пугайся тогда и голову держи, а то она и так вся побитая. Вон шрамов-то сколько, глянь. Под волосами не видно. – Она перегнулась через стол, наклонив голову. – Вот, глянь, и вот, видишь?
Вася осторожно дотрагивался до каждого шрама.
Она выпрямилась, откусила нитку, протянула комбинезон, улыбнулась:
– Теперь как новенький…
Вася торопливо оделся.
– У меня отец сильный очень. Он садчиком на кирпичном заводе работает. Я была один раз там, смотрела. Ох и страшно! Печи горят, огонь, отец голый по пояс, кирпичи хватает – и в печь. – Фима помолчала. – Как войну объявили, он сразу собрался и пошел. Мама плакала так… Только я знаю – отца на войне не убьют. Я взаправду знаю. – Она улыбнулась. – Меня же на улице заглазно ведьмой называют. За болезнь, наверно… Я про всех знаю. Отца на войне не убьют. И мама скоро из Глебова вернется.
– А меня? – тихо спросил Вася.
Фима не отвечала.
– Я прямо не знаю, как воевать буду, – признался Вася. – Я ведь всего на свете боюсь. Ветер ночью в трубе загудит, не сплю уже, трясусь. Я нашего танка так сперва боялся. Да я его и теперь боюсь.
– Тебя не убьют, – вдруг произнесла она убежденно. – Как же тебя убьют, если ты мне мужем будешь?
Вася вскинул на нее удивленные глаза, вытянулся.
– Хочешь мне мужем быть? – спросила Фима серьезно.
Вася продолжал смотреть удивленно и осторожно кивнул.
Она тихо и счастливо засмеялась.
– Видишь, как бывает. Я возле речки, когда ты спал, тебя все разглядывала и загадала. Если придешь сам ко мне, то мне и мужем будешь. Я тебя нынче ждала! Я бы тебя до конца войны ждала… Отца и тебя. Да ты уже нынче пришел. Значит, ночью сегодня ты мне мужем будешь, а я тебе – женой.
Вася беспокойно посмотрел по сторонам.
– Как мужем? – спросил он. – По-настоящему?
– Да, – ответила она.
– А я не сумею, – тихо и виновато признался Вася. – Я про это не думал даже. Да надо мной в деревне хохочут, дурачком зовут в глаза. Мальчишки дразнятся. Не-ет, не получится у меня. Я не сумею – мужем.
– Получится. Получится-получится, – убеждала его она. – Не может не получиться, как же! Я ведь для тебя себя берегла! Глянь, какая я. – И она быстро поднялась, вышла на середину комнаты, быстро стянула через голову кофточку и осталась стоять перед ним до пояса нагая. Она смотрела на него радостно.
Вася медленно поднялся.
– Видишь? – спросила Фима.
Вася кивнул.
Она быстро надела кофточку, поправила волосы, присела на лавку.
– А сейчас – нельзя? – тихо спросил Вася.
– Что? – Фима не поняла.
– Мужем и женой быть? – еще тише спросил Вася.
– Не-ет. – Она покачала головой. – Это ночью только бывает. Разве ты не знаешь?..
– А до ночи я уеду, – сказал Вася. – Танк заправим, и я уеду.
– Ну что же, – вздохнула она и прибавила решенно: – Я тебя тогда ждать буду. Скучать буду. Плакать буду. А с войны вернешься, мы и станем мужем и женой.
Вася согласно кивнул, попросил тихо:
– А можно я тогда до твоей руки дотронусь?
– На. – Она положила перед ним ладонь на стол. И, глянув на нее благодарно, он преданно положил на ее ладонь голову.
