Растерянные Свириденко и Непомнящий смотрели то в ее спину, то на командира, который, видно, никак не мог понять, за что же она плюнула в его, именно в его лицо, а еще ужаснее – он никак не мог сообразить: что же теперь ему делать?
– Товарищи военные! А, товарищи военные! – спасительно позвал вдруг откуда-то стариковский голос, мягкий, заискивающий, утомленный. – Закурить у вас не будет?
Чуть впереди на другой стороне улицы зеленел малюсенький сквер, в котором стояла старая пегая лошадь, запряженная в широкую и плоскую телегу-повозку, заставленную жестяными молочными бидонами. Лошадь тянула худую, стертую хомутом шею, обрывала губами листья с низких веток деревьев. Свесив ноги, в телеге сидел старик в лаптях, серой домотканой рубахе и драной соломенной шляпе.
– Будет закурить, старый, лети сюда! – крикнул Свириденко, вытаскивая из кармана пачку «Северной Пальмиры» и косясь на Мамина.
Старик обрадованно соскочил с телеги, крикнул двинувшейся следом лошади: «Стой, Серый!» – и побежал к экипажу мелкой стариковской рысцой.
Принимая у рыжего папиросу, старик, не теряя времени, заговорил, наверняка он для разговора и закурить просил:
– Нездешние? Я тоже… Намаялся тут у них в городе.
– Чего так? – спросил Свириденко насмешливо, закуривая вместе со стариком.
– Дак Верка-бригадирша на молзавод послала… А к ей без справки не вертайся… – объяснил обеспокоенно тот.
– Без какой справки? – вновь поинтересовался Свириденко.
– Для плана… Она стахановка, план вперед всех выполняет… Оторви и брось девка, ее все боятся… А молзавод закрыт, не достучусь, не найду никого… – Старик, видно, был настроен поплакаться, а заодно и выведать у военных товарищей про войну, но Мамин, оборвав его, спросил строго и серьезно, глядя куда-то в сторону:
– Знаете, где здесь местное начальство?
– Вон тама! – торопливо указал рукой старик. – Да я вас проведу, военные товарищи. – Он посмотрел на Мамина с почтительной боязливостью, признавая именно в нем командира. И, повернувшись, крикнул лошади, как старому необидчивому другу: «Серый! Давай сюда!»
Тележные колеса визгливо и противно скрипели в осях, стальные ободья стучали о стертый возрастом булыжник, глухо бились один о другой жестяные молочные бидоны. Старик и экипаж шли рядом. Одному старику садиться в телегу было неудобно, а всех проживший свой век Серый везти вряд ли смог бы.
– Ты б, старый, молочком напоил, что ли… – предложил Свириденко, похлопав ладонью по прохладному боку бидона. – По кружечке б налил…
Старик зыркнул на Мамина и сделался одновременно важным и обиженным.
– Разве можно колхозное-то? Каждому по кружечке – в Советской стране молока не останется… – И, переменившись в лице, старик с любопытством посмотрел вперед.
Через мостовую наискосок двигались трое.
В инвалидном кресле с велосипедными колесами сидел обезножевший старый еврей с длинными пейсами и в зеленых, защищающих от яркого солнца, очках. Он вертел головой и задорно смотрел на военных. На коленях он держал большую фарфоровую супницу, должно быть старинную. Подавшись вперед, кресло толкала худенькая девушка-ребенок, похожая на грачонка, – с большим, чуть горбатым носом и смоляными, расчесанными на прямой пробор волосами. В красивой, видно выходной, кофточке и старой полотняной юбке, босиком, шла, чуть отставая, женщина, похожая одновременно на старика и на девочку, – среднее и главное в этом малом роду колено. Связав ремнями и перебросив через плечо, она несла два старых чемодана – с ободранной краской и потрепанными фанерными боками. Она посмотрела на экипаж коротко, измученно-невидяще.
Как и экипаж, старик проводил их взглядом и со вздохом прокомментировал:
– Бегить еврейская нация… – Помолчав чуть, он повернулся к Мамину и спросил лисьим голосом, боясь ошибиться не только в постановке вопроса, но даже и в интонации: – И как там наша родная Красная Армия?
Мамин молчал. Старик вздохнул виновато, но все же продолжил:
– Я нынче тут на столбу газету читал. Порядок, выходит, бьем германца в хвост и в гриву. Хотя, правда, и на своей территории… А на небо глянешь – одни кресты, как у нас на погосте… Чевой-то не видать краснозвездных соколов…
– У тебя, старый, спросить забыли. Они там, где надо, летают, – жестко оборвал старика Мамин. – А как пишут в газетах, значит, так оно и есть. Или что, сомневаешься?
– Не, как можно, – откровенно струсил старик.
– Папаш, а что у вас есть в городе? – спросил неожиданно Непомнящий.
Старик глянул на учителя благодарно:
– Все есть… Кирпичный завод один какой… Старинный. И нивермаг, и баня…
– А школа? – вновь задал вопрос Непомнящий.
– У, тут школа – десятилетка!.. Недалеко тоже, позади нивермага…
Небольшая, мощенная булыжником площадь была, без сомнения, центром этого города. По одну сторону ее стояли главные здешние магазины: универмаг и продмаг, парикмахерская и какие-то лавчонки, а также – конторки с узкими арочными окнами и прикрепленными у дверей табличками с написанными бронзовой краской длиннющими аббревиатурами. По другую сторону стоял Дом Советов, построенный, видно, недавно, небольшой, но значительный, двухэтажный, с двумя полуколоннами и гипсовыми вазами перед входом. Сбоку пристроилась районная Доска почета, монументальная и торжественная, с лепниной, раскрашенной алым и золотым. Передовики смотрели с застекленных фотографических карточек гордо и напряженно. На высоком коньке железной крыши Дома Советов стоял поникший в безветрии флаг РСФСР – красный, с поперечной синей полосой у древка.
Мамин глянул на него, повеселел, улыбнулся, но задрал голову и посмотрел на небо. В белом полуденном зените почти не был виден зависший над городом немецкий самолет-разведчик с двойным фюзеляжем.
Мамин одернул гимнастерку, поправил фуражку, открыл дверь Дома Советов, вытер подошвы сапог о специально для этого положенную сухую тряпку и вошел. Вслед за ним, робея, двинулись Свириденко и Непомнящий.
Внутри было тихо и прохладно. Где-то давал резкие и громкие звонки телефон. Напротив входа висели на стене листы ватмана с диаграммами, на которых «кривые» всюду стремились вверх. В углу на столе стояли пышные, образцовые видимо, снопы льна, конопли и ржи.
«Большевистскими темпами выполним сталинскую пятилетку!» – написано было на кумачовой полосе под потолком.
Мамин огляделся деловито и повернул направо, в полутемный коридор, кашлянул приглушенно в кулак и постучал в первую же дверь. Не отозвались. Мамин постучал еще и подергал медную ручку. Дверь была закрыта.
То же повторилось возле другой двери. Мамин подергал все дверные ручки и побежал по застеленной дорожкой лестнице на второй этаж. Мешая друг другу, Непомнящий и Свириденко ринулись следом.
– Есть тут кто, товарищи? – спросил Мамин, стоя в коридоре, и помолчав, переспросил громко: – Эй, есть тут кто?
