– А ты знаешь, какой мне сон сегодня приснился? – воскликнул он, вспомнив неожиданно. – Как будто летим мы с тобой на нашем «фальконе»… Летим, значит, а потом я Фрицу говорю: «Дай Илье порулить немножко». Ты представляешь? – Владимир Иванович смущенно засмеялся и прибавил, посерьезнев: – Ну, он, конечно, не дал… немец…
Илья молчал и не шевелился. Владимир Иванович вздохнул.
– Пощиплют они меня без меня, обкусают, обгрызут… Букву «нэ» уже схавали, хоть бы «пэ» осталась, когда вернемся… Мироеды московские… Ну и чёрт с ними! Мы с тобой вернемся, хоть с нуля начнем, а все равно их в соответствующее положение поставим. Да мы их всех… в замазку сомнем, щели в окнах будем промазывать, чтоб не дуло!
И на это Илья не отозвался.
Владимир Иванович понимающе усмехнулся, подошел, присел на край кровати.
– И насчет этого ты не расстраивайся, – осторожно заговорил он. – Чему бывать, того не миновать… Седьмое чудо света, тоже мне! Или восьмое? «Рюмка» – правильно ее народ прозвал! Русский народ – он на язык меткий. Рюмка – она рюмка и есть. Хрусталь для того, чтобы пить из него! А не молиться… Так что не ты виноват, а я! Ну ничего, я вину свою искуплю. Вернемся, я на том самом месте настоящий храм поставлю! Каменный! Цемент – на яичном белке. На века, как раньше строили! Не золотое, а простое… «Ко-ко-ко… Снесу я вам яичко не золотое, а простое». Я все думал, про что сказка, любил ты ее слушать, когда маленький был, до пяти раз, бывало, тебе читал, все еще и еще, а я читал и не понимал и потом никак понять не мог: чем же простое лучше золотого? Не мог понять, про что она… Или про кого… Теперь понял – про меня. – Печенкин смущенно улыбнулся. – Ко-ко-ко… Снесу я вам яичко, не золотое, а простое… И не содрогнется… Не содрогнется! Не такое видела… Ну вставай, сынок, вставай.
Владимир Иванович поднялся, глянул по сторонам, посмотрел на кровать, улыбнулся и хлопнул сына по плечу… Ильи там не было… Были одеяло и подушка, уложенные в форме человеческого тела, укрытые дедушкиным шелковым флагом. Владимир Иванович наклонился. Поблескивали золотом серп и молот. Печенкин смотрел перед собой внимательно и тупо, как бык при виде красной тряпки, наливаясь кровью и яростью.
– Россия… Революция… Революция… Россия, – зашептал Владимир Иванович, пытаясь себя удержать, но это не удавалось, он уже не справлялся с собой. – Россия! Революция! – закричал он, словно жалуясь на свою страшную, невыносимую, смертельную боль; сунул руку под пиджак, выковырнул из-под него беретту и всадил в алый шелк флага и золото серпа и молота сплошную длинную очередь, дырявя ткань замысловатым абстрактным узором, наполняя окружающее пространство сизым дымом, пылью и вонью горелой ваты. Тут что-то страшно зашумело, и Печенкин инстинктивно обхватил руками голову, испуганно присел… Голуби – их много здесь оказалось, – громко хлопая крыльями, ошалело метались в замкнутом пространстве чердака, пока не наткнулись на открытое окно… Сразу все стихло. Владимир Иванович подбежал к окну удостовериться – точно ли это были голуби, но их уже и след простыл…
Внизу бежали к «Октябрю» люди, и первым – Рыжий с черной автоматической винтовкой. Владимир Иванович успокаивающе поднял руку и крикнул:
– Всё в порядке! Это я так.
Люди остановились, глядя вопросительно, ожидая приказаний.
– Слышишь, Женьк, ты там Илью нигде не видел? – озабоченно спросил Печенкин.
Рыжий мотнул отрицательно головой и задал тот же вопрос стоящим рядом. Они тоже не видели Илью.
– Ну ладно, – махнул рукой Владимир Иванович, повернулся и глянул на кровать.
Флаг сполз…
Флаг сполз почти до самого пола…
Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска…
Печенкин обернулся, испуганно посмотрел в окно. Люди уходили, разговаривая меж собой…
Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска, и, чтобы увидеть, что там, надо было сильно наклониться…
Это было просто – наклониться, так просто, что Печенкину даже смешно стало от такой простоты, и он хохотнул и стал наклоняться – сначала быстро, потом медленно и остановился на полпути…
Флаг сполз почти до самого пола, оставалась только узкая полоска, и, чтобы увидеть, что там, надо было опуститься на колени. Это было еще проще, чем наклониться, – опуститься на колени, но колени почему-то не гнулись. И Владимир Иванович понял, что никогда в жизни не сможет заглянуть под кровать.
Силы оставили Печенкина, окончательно оставили, и, чтобы не рухнуть здесь же, он успел сделать пару шагов и упал на кровать. Железная сетка страшно заскрипела под ним, загудела ржавыми волнами и долго успокаивалась. Потом все стихло.
Владимир Иванович попытался улыбнуться, но это ему не удалось. Хотел что-то сказать, но тоже не получилось. И тогда он опустил руку, как это иногда делают, когда едут в поезде в одном купе двое: один на верхней полке, другой – на нижней, и тот, кто лежит на верхней, опускает руку, а тот, кто лежит на нижней, своей рукой дотрагивается до нее.
Никто не дотронулся.
Владимир Иванович вспомнил вдруг мучивший его все последнее время вопрос, спросил:
– Какое сегодня число, не знаешь? – И, не дожидаясь ответа, подытожил: – Никто не знает… Но вот что интересно! – воскликнул он. – Раньше думалось: будут людям хорошо платить – будут хорошо работать… Ни фига!
Никто эту мысль не оспорил и никто не поддержал…
– Мы не белые, мы не красные, мы придонские! – выкрикнул Печенкин, подгибая под себя ноги и втягивая голову в плечи, а руки его при этом тянули на себя алый стяг. – Работать… это… дело… мешает… – проговорил он, с трудом выдавливая из себя последние слова, с головой заворачиваясь в красное, прячась от всех, окукливаясь.
За окном серело – то ли утро было, то ли вечер…
То ли весна стояла, то ли осень…
То ли жизнь, то ли уже не жизнь.
1999
Андрей Немзер. Путь, боль и надежда Валерия Залотухи
Издавна и, похоже, неискоренимо в литературных журналах существует традиция – составлять первую (в ежемесячниках – январскую) книжку с особым тщанием. В частности, печатать в ней сочинение (желательно – роман) либо писателя широко известного и харизматичного, либо, так сказать, нового Гоголя. «Великий поход за освобождение Индии» был опубликован в № 1 «Нового мира» за 1995 год.
Странная фамилия Залотуха (опечатка, что ли?) не говорила мне (тогда занимавшемуся современной словесностью довольно плотно) ровным счетом ничего. Полагаю, что большинству моих коллег тоже. Пишу «большинству», поскольку в принципе допускаю, что кто-то из литературных критиков не только азартно смотрел современное российское кино, но и запомнил фамилию сценариста (не режиссера и не актера!) фильмов «Садовник» (1987), «После войны – мир» (1988), «Это мы, Господи!» (1990), «Танк “Клим Ворошилов – 2”» (1990), «Макаров» (1993). Я же до кинематографа никогда охотником не был. Немногим раньше слышал я, как перекидывались шутками по поводу «Макарова» кинообозреватели газеты «Сегодня» (сидели сотрудники отдела «Искусство» в одной комнатушке, что называется, друг у друга на головах), но никак впервые читаемый «Великий поход…» с этими разговорами не связывал. Хотя привкус «важнейшего из искусств» почувствовал в первых же строках.
