Новик смотрел на комиссара, зло щуря глаза.
– Ты и сам говорил, что у тебя по биографии, или как там ее, чёрт, по феографии, отлично было? Говорил?
Брускин растерянно смотрел на карту и бормотал еле слышно:
– Ну да, конечно, вспомнил… Тогда у меня случилась ангина, и бабушка не пускала меня на занятия… Бабушка, бабушка…
– А я говорил – давайте штабистов из бывших возьмем! – возмущенно забасил Шведов. – Эх, если б мы морем шли… Там, на море, все ясно, а тут…
Лапиньш открыл глаза и неожиданно улыбнулся.
– Не нато ссориться, – попросил он. – Этим картам твести лет. За это время высокли реки, опмелели моря. Там, кте пыли леса, теперь пустыни, а кте пыли пустыни – коры. Не надо ссориться… Мы пойтем вперет терез пустыню…
– Каракорум, – подсказал Брускин.
– Как? – спросил Иван.
– Каракорум, – повторил Брускин.
Иван не решился произнести вслух это слово и плюнул с досады.
Комкор Лапиньш утомленно прикрыл глаза.
Пустыня Каракорум.
Сентябрь – октябрь 1920 года
Новик и Ведмеденко соорудили что-то вроде тента из одеяла, привязанного концами к воткнутым в песок саблям и карабинам, и лежали распластанно и неподвижно, с закрытыми глазами, но не спали.
– У моему организьму, Иван, немае ни капли воды, – поделился Ведмеденко.
– Это почему ты так решил? – спросил безразличный Новик.
– Та я вже три дни нэ пысаю, – признался Ведмеденко. – А коли иду, то шурудю, як папир.
Иван с усилием повернул голову и даже приоткрыл один глаз.
– Що це такэ папир, Коль?
– Та то, що вы, кацапы, зовэте бумагою, – объяснил Ведмеденко.
Новик не обиделся и предложил:
– Ты б лучше спел, Коль…
Ведмеденко повернулся на бок и, печально глядя на слюдяное марево над бесконечными до горизонта песками, запел:
Реве та стогне Днипр широкий,
Сердитый витир завива…
Но сорвался, закашлялся, огорченно замолк.
Солнце поднималось на востоке, окрашивая пустыню в революционный цвет, но кавалеристам было не до красоты. Ехали рядом на худых понурых лошадях Брускин и Новик.
– Лапиньш совсем плох, боюсь… – Брускин не стал договаривать.
– Да уж скорей бы Индия, – вздохнул Иван. – Там, я слыхал, чудеса всякие, лекари, колдуны…
– Ну, во-первых, это и есть Индия. Пустыня Каракорум – это…
– Да какая это Индия? – взорвался Новик. – Зачем нам такую Индию освобождать?! От кого? Втыкай вон красный флаг, объявляй советскую власть – никто слова против не скажет! Нет, Григорь Наумыч… – Иван осекся и замер.
На фоне восходящего солнца им наперерез двигался длинный верблюжий караван. Иван пришпорил лошадь и первым поскакал к нему.
– Они не индусы, а персы, – перевел Брускин Шведову слова бородатого старика в халате. – Они возвращаются с товарами из Китая к себе в Персию.
– Спросите его, когда кончится эта проклятая пустыня, – попросил Шведов.
– Энд Каракорум… Энд… Вер из? – спросил Брускин.
– This is not Karakoruim, your honour, this is Tar desert
[10]
, – вежливо поправил Брускина перс.
Глаза у комиссара стали круглыми.
– Что он сказал? – торопил с переводом начштаба.
Брускин молчал.
– А ты что, не понял? – не выдержал Новик. – Перепутали всё! Может, мы и не на Индию вовсе идем!
Пустыня Тар.
Сентябрь – октябрь 1920 года
Сидя на лошади и держа верблюда за длинную узду, Иван подвел его к сидящей на подводе Наталье. Перекинутые через спину, по бокам верблюда висели кожаные мешки. Наталья была измучена этой проклятой пустыней и стеснялась сейчас Ивана. Да и он старался не смотреть на нее.
– Это, Наталь Пална, – заговорил он смущенно, – тут вода… тебе… Попей, помойся… Ну и вообще…
Лежа в тачанке, умирал Лапиньш. Впрочем, кажется, умирали все. А если и не умирали, то сходили с ума точно.
Новик смотрел вперед и видел родную Волгу с дымящим пароходом посредине.
Ведмеденко видел тихий Днепр с белеными хатками на берегу.
Китаец Сунь видел желтую Янцзы.
Начштаба Шведов – хмурую, седую Балтику.
– Глядите, лес! Лес впереди, лес! – истерично закричал кто-то.
– Замолчи, дурак! – оборвали его. – Не понимаешь – это мираж. Мы его, может, тоже видим, а молчим.
А комиссар Брускин о своем мираже никому не рассказывал. Он видел гигантский дом-башню, сверкающую стеклом и металлом, а на вершине ее – огромную скульптуру Ленина, указывающего туда, куда они сейчас шли. Это придавало Брускину сил и делало его счастливым. Брускин улыбался.
– Лес! Глядите, лес! – кричал все тот же дурак, но никто не обращал на него внимания, так он всем надоел.
Все видели приближающийся, стоящий плотной зеленой стеной тропический лес, но, измученные миражами, красноармейцы давно не верили глазам своим. И даже когда вошли в лес, обдираясь о ветки и сучья, и стали вдыхать полными легкими влажный и прохладный воздух – еще не верили, а поверили, только когда лошади сами вышли к широкой спокойной реке, вошли в нее и уткнулись мордами в воду.
Глава третья
Индия. Штат Раджастхан.
22 октября 1920 года
Луна была огромная и сияла, как хорошо начищенное самоварное золото. От ее света все вокруг – высокая трава, широкие пальмовые листья и спокойная река – казалось позлаченным. А над золотом реки плыл золотой голос Ведмеденки:
Дывлюсь я на нибо тай думку гадаю:
Чому я не сокил, чому ж не летаю?
Коли б мни, Боже, ты крыла бы дав,
Я б землю покинув тай в нибо взлитав!
Чистые, отдохнувшие, успокоенные тем, что дошли наконец до намеченной цели, красноармейцы лежали на берегу и слушали волшебной красоты украинскую песню.
Иван и Наталья стояли на опушке густого черного леса и тоже слушали. Наталья прислонилась спиной к пальме и легонько покачивалась. Она была в гимнастерке с «разговорами», в юбке и сапогах, но на плечи накинула неуставную красную косынку. Иван стоял метрах в трех от нее, курил.
– Прямо не верится, в Индии мы… – задумчиво проговорила Наталья.
– Чего не верится-то? – пожал плечами Иван. – Шли, шли и пришли. А намнем англичанке холку, поставим тут советскую власть – и дальше двинем.
