В одной руке Иван держал роскошный и тоже не здешний букет роз, в другой – целлофановый пакет из «Березки». Люди улыбались, и Иван улыбался. В этот день всем было хорошо.
Чуть в стороне двигалась строем рота солдат, ведомая неохватно толстым прапорщиком.
– Курицын! – крикнул Иван и заторопился к солдатам.
Последний солдатик, самый плохонький, маленький, но с неожиданно неглупыми глазами, удивленно смотрел на незнакомца. Иван выхватил из пакета два блока сигарет «Винстон» и протянул их солдату:
– Возьми. Это тебе. С праздником. – Иван улыбался.
– Ты чего, дядь, крэзи? – недоверчиво спросил солдат.
– Крэзи, да, крэзи, – обрадованно закивал Иван.
– Курицын! Разговорчики в строю! – кричал впереди прапорщик.
Солдат улыбнулся:
– Ну, если крэзи… – схватил сигареты и побежал догонять строй.
– А вы знаете, – воскликнул, пожимая руку Ивана, Аркаша, – оказывается, какое самое страшное проклятие у китайцев? – Он старался перекричать играющий рядом оркестр. – Чтоб тебе жить во времена перемен! – Аркаша вел себя так, как будто они расстались не две недели назад, а только что и вот снова встретились на суетном пятачке жизни. Он ничего не спрашивал, а только поглядывал на букет в опущенной руке Ивана. – Может быть, именно поэтому китайская цивилизация существует уже пять тысяч лет?
Иван пожал плечами – ему совсем не хотелось сейчас философствовать.
– Да! – вспомнил Аркаша и представил стоящих рядом жену и дочь лет пяти. Жена была еще молодая, но, видно, не очень здоровая женщина – рыхлая, дебелая. – Моя законная супруга!
– Света, – устало назвалась женщина.
– А это дочь…
Девочка упоенно лизала мороженое в вафельном стаканчике и очень была этим увлечена, но все же сделала книксен и назвала свое имя:
– Аня.
– Ну, как вам?! – прокричал Аркаша, окидывая взглядом если не море людское, то уж озеро, большое озеро – точно.
– Хорошо, – сказал Иван.
На площади Ленина были выстроены ярко раскрашенные фанерные балаганы – точь-в‑точь как на макете в кабинете Ашота Петровича, когда Иван приехал на фабрику знакомиться.
Посредине торчал высоченный столб, сотворенный из ошкуренного ствола сосны, на конце которого что-то болталось. По столбу вверх лез человек.
– А что там? – с интересом спросил Иван.
– Туземные игрища! – ответил Аркаша и засмеялся.
– Идемте посмотрим? – предложил Иван.
Аркаша указал на супругу снисходительным взглядом:
– У моей благоверной не выдерживают нервы.
И Иван направился туда один. Там было больше всего народа, и значит, там было всего интереснее. Аркаша поглядел ему вслед и вдруг увидел, как Ивана берут. Из непонятно как пробравшихся в эту толчею «жигулей» выскочили двое мужчин в белых сорочках с закатанными рукавами и потянули Ивана в машину. Он что-то пытался сказать, объяснить, но те только мотали в ответ головами и тянули за собой в машину.
Аркаша отвернулся.
Внизу у столба ходил массовик-затейник в рубахе навыпуск, в картузе с лакированным козырьком и с блеклой бумажной розой, в поясе шире, чем в плечах, и с мятым лицом.
– А ну, подходите, добры молодцы! – кричал он высоким бабьим голосом, тяжело прохаживаясь на больных ногах. – Покажите свою удаль молодецкую! На радость людям добрым!
Здесь же стоял последний неудачник, крепкий, красный мужичок с твердой блестящей лысиной.
– Я ж электриком работаю… Я этих столбов миллион облазил, – объяснял он.
– Так там же «кошки», – отвечал ехидно вежливый дядечка с аккуратной седенькой бородкой, ждущий, когда следующий осрамится.
Генка протиснулся сквозь толпу, щурясь на солнце, поглядел вверх, отхлебывая при этом из бутылки теплое ситро. Он был в старом трико, в дяди-Сережином кительке на голое тело и в китайских кедах без шнурков.
– А чего там есть-то? – спросил он деловито.
Массовик расправил жирную грудь и, загибая короткие пальцы, в очередной раз объявил:
– Гармонь – хозяину! Красные сапожки – хозяюшке! Петушка – малым детушкам!
– Давай лезь! – крикнула из толпы какая-то женщина. – Баб-то обхватываешь! Вот обхватывай и лезь…
Генка оглянулся, глянул рассеянно на крашеную блондинку, полную, подвядшую, в яркой штукатурке. Она нахально, на виду у всех курила и провокационно подмигивала.
– Да, – сказал сам себе Генка. – Ща… – И, поставив бутылку на землю, стал раздеваться.
– Штаны-то для чего сымаешь, бесстыдник! – в сердцах заругалась старушка в платке, но ее не поддержали.
– Нехай сымает… А стыдишься, бабка, глаза закрой…
– Стыдно, у кого видно!
Генка остался в длинных, чуть не до колен трусах, босиком. Покачиваясь, посмеиваясь вместе со всеми, он подошел к столбу, обхватил его, поднялся на пару метров и под дружный хохот сполз вниз. Но смеха, похоже, Генка уже не слышал. Он вернулся, покачиваясь шарнирной своей походкой, взял бутылку и стал лить липкое ситро на живот, грудь и руки. Допив последний глоток, Генка отбросил бутылку в сторону, медленно вернулся к столбу, напрягся, запрыгнул повыше и пополз.
– Горил, вылитый горил, – прокомментировал старичок.
– Придумали забаву, упадет – убьется… – ворчала старушка.
– А никто не заставлял! Сам полез – сам упал – сам и отвечай! – рассудительно проговорил старичок.
Генка был почти уже у середины, и толпа стала затихать, наполовину поверив, и начинала между собой спорить – доползет или не доползет. С побагровевшим потным лицом Генка остановился, устроив передышку, и тяжело, хрипло дыша, глянул вниз. Десятки, нет, сотни лиц были подняты к нему, как подсолнухи к солнцу.
– Гляди – сотрешь, девки любить не станут! – крикнула разбитная блондинка.
Генка не слышал, он снова полз вверх. Теперь он продвигался медленно, экономя силы, и видел уже и бумажку на подошве сапога, и собранные меха гармони, и удивленный красный глаз петуха.
Пальцы побелели от напряжения, ногти почернели, мокрые волосы прилипли ко лбу.
Генка глянул вверх, прямо на солнце – не щурясь, и прохрипел:
– Господи, помоги…
Было еще метра два, не больше.
Генка опустил голову, глянул туда, и земля и толпа внизу качнулись вдруг и стали заваливаться набок. Генка торопливо зажмурил глаза, прижался лбом к холодному дереву.
– Ой, разобьется! Ой, разобьется! – причитала старушка в платке.
Иван молчал. Молчали и его попутчики: Тарасов и Красильников. Водитель тоже молчал. Только мелодично позвякивали стоящие на первом сиденье два ящика водки.
