– Когда я ехал сюда, я не знал, конечно, не знал, но чувствовал, что здесь что-то случится, что я встречу… Я всегда мечтал встретить русскую девушку… Не потому, что я сам русский, а потому, что я знал, знаю, что русские женщины – лучшие в мире: они самые ласковые, самые бескорыстные, самые сильные. Вы оказались именно такой, какой я себе вас представлял… Я правильно говорю? Только имя… Мне казалось, что будет Катерина.
Аня засмеялась:
– Катерина? «Гроза» Островского или Катерина Измайлова?
– Нет-нет-нет! – Иван замахал рукой, поняв, что имеет в виду Аня, и тоже засмеялся. – Нет, Анна…
– Называйте меня Аней, мне так привычнее, – попросила Аня – глаза ее все еще смеялись. – «Анна Каренина» или «Анна на шее»?
И это предположение Иван хотел оспорить, но вдруг услышал подозрительные шорохи за дверью.
– Негодяй! – воскликнул Иван. – Опять ты…
Он подскочил к двери, распахнул ее и, к своему удивлению, обнаружил там не Альберта, а тетю Паву. Та даже не успела разогнуться.
– Тетя Пава… – проговорил Иван укоризненно и печально, но та не смотрела на Ивана и не слышала его. Тяжело выпрямившись, она многозначительно поприветствовала ночную гостью:
– Здравствуй, Ань.
– Здравствуйте, теть Пав, – испуганно и виновато отозвалась Аня.
– Охо-хо, грехи наши тяжкие, – пробормотала тетя Паша и ушла – утиной своей походочкой.
Иван и Аня одновременно поглядели друг на друга и одновременно засмеялись, захохотали, зажимая ладонями рот и чуть не падая. Внезапно Аня чихнула.
– Будьте здоровы! – сказал Иван, смеясь.
Аня чихнула еще раз, и Иван перестал смеяться.
– Будьте здоровы, – сказал он.
Аня чихнула в третий раз, и Иван посмотрел на Аню серьезно и ответственно. Он показал на дверь санузла.
– Там – удобства! Горячая вода ночью всегда есть. Халат совершенно чистый.
В душе шумела вода, а Иван носился по комнате, подготавливаясь к выходу Ани: включил самовар, смел со стола невидимую пыль, встряхнул одеяло, посмотрел на себя в зеркало, потер скулы и подбородок, расстегнул верхнюю пуговицу на сорочке, но снова застегнул, поцеловал портрет бабушки и, ликуя, показал большой палец, после чего вспомнил о другом фотопортрете, скорчил девушке рожу и бросил фотографию в стол.
Из‑за стены, за которой жил Альберт, донеслись какие-то подозрительные звуки, там словно двигали кружку по стенке. Иван саркастически улыбнулся и показал стенке кукиш.
Аня вышла из душа – розовая от горячей воды, в белом, до пола Ивановом махровом халате. Она смущенно глянула на Ивана.
– Платье скоро высохнет, – пробормотала она.
Иван тоже был смущен.
– Чай скоро будет… Долго закипает… Самовар… А это моя бабушка! – Он взял фотографию в руки.
– Та самая бабушка? – спросила Аня.
– Да, та самая, моя любимая бабушка… Анна, я должен открыть вам страшную тайну… – Иван посмотрел на стену.
Подозрительный шорох доносился теперь почти из-под потолка, где была решетка воздуховода. Иван перешел на шепот:
– Тайна заключается в том, что моя бабушка уехала из России не до семнадцатого года, а после семнадцатого года! Она была… – Иван не успел сказать, кем была его бабушка после семнадцатого года, потому что одновременно из‑за стенки донесся грохот падающей мебели и оглушительно зазвонил телефон.
Иван озадаченно посмотрел на него и поднял трубку.
– Алло… Алло, – повторил он в молчащую трубку несколько раз и хотел уже положить ее на место, как вдруг услышал голос – высокий женский голос, говорящий по-английски, и Аня его услышала. – Джессика… – растерянно проговорил Иван. Он заговорил по-английски и выглядел немного растерянным и виноватым.
Аня опустилась в кресло, терпеливо дожидаясь конца разговора, иногда внимательно взглядывая на Ивана.
Он преобразился вдруг, отдалился, стал чужим, иностранным. Аня опустила глаза. Иван положил трубку и виновато глянул на Аню:
– Анна… Это не должно вас беспокоить. Это… – Он присел рядом на ручку кресла. – Это не жена и не невеста и даже не подружка! У меня с ней ничего не было, я вам клянусь! Она даже подбросила мне в сумку свою фотографию. Я стал разбирать сумки и вдруг вижу ее фотографию…
Аня улыбнулась немного грустно:
– Разве я вас о ней спрашивала?
Иван взял в руки Анины ладони и заговорил:
– Анна, я прошу вас стать моей женой. Я прошу вас уехать вместе со мной в Америку. Я не богат по американским меркам, но… У меня есть дом, кредит выплачен, маленькая яхта…
Аня улыбнулась и проговорила негромко:
– Сакраменто, край богатый…
– Да, Сакраменто, штат Калифорния… – Иван ходил по комнате. – Анна! Вы нигде не были, ничего не видели, вам не с чем сравнивать! Это ужасно, поверьте мне! Мы были с вами у Иконникова, да? Если страна относится так к своим великим, то как она относится к простым людям? А вы не простая! – Сам того не замечая, Иван перешел на крик: – Пшик – и нету! Двести страниц текста, полгода работы, а потом – пшик – и нету! Была страна, а потом пшик… Она проклятая! Проклятая… Я верю, что проклятие кончится, когда-нибудь здесь можно будет жить, но не скоро, не раньше чем через тысячу лет! А мы не живем так долго… Анна, уедемте, уедемте отсюда! Я знаю, у вас мама, чудесная женщина, учительница, мы заберем ее с собой… Геннадий… Он очень интересный, необычный человек, но он… недостоин вас!
Аня улыбнулась:
– А вы?
– Я? – растерялся Иван. – Да, я… Да, я тоже недостоин, но я тоже хороший… То есть не такой хороший, но и не плохой… То есть не очень плохой… – Иван вконец запутался. – Я правильно говорю? – спросил он с робкой, последней надеждой в голосе и взгляде.
Аня посмотрела в окно:
– Рассвело… И гроза прошла… И платье, наверное, высохло…
Иван стоял у открытого окна и смотрел, как выбежала на тихую свежеумытую улицу Аня. По дороге ехала подвода – гремела колесами и пустыми молочными флягами.
– Здравствуйте, дядь Вась! – обратилась она к усатому возчику с папироской в зубах. – Вы на Луговую?
– А то куда ж, – ответил мужик. – Где у нас еще коровы остались?
Аня прыгнула на ходу на телегу и, прежде чем скрыться за углом, взглянула на Ивана и помахала рукой.
К открытой двери стоящего на отшибе кирпичного магазина со старой, в пятнах ржавчины вывеской: «Вино. Водка. Табак» припечаталась толпа человек в сотню. У двери стояли, пропускал порциями внутрь, два активных добровольца-алкаша, которыми лениво руководил милиционер с красивым восточным лицом.
Генка стоял в стороне, в маленьком вытоптанном и замусоренном скверике, опираясь плечом на чей-то старый, ободранный и исписанный постамент без статуи, покуривал, подумывал, глядя на толпу, потом бросил щелчком окурок, харкнул вслед и пошел к толпе, как в спортивной ходьбе, подавшись вперед, оттопырив костлявую задницу и работая локтями и ногами.
