Аня вошла в свою комнату и, увидев Генку, остановилась. Генка был в одних трусах, но с чалмой на голове. Чалма была сварганена из махрового полотенца. Генка сидел на полу, скрестив ноги и сложив ладони под подбородком, как это делается в индийском кино. Перед ним лежала какая-то раскрытая книга. Генка был серьезен.
Аня засмеялась, но Генка держался, продолжая оставаться серьезным. Подглядев в книгу, он гундосо пропел:
– Слава Аллаху, господу миров!
После чего сам заржал, подбежал к жене, подхватил ее, закружил.
– Ты чего, Ань, мне Котофей с тарного цеха такую книжку дал почитать! На одну ночь только! Там на странице восемьдесят три такое написано! Они вообще, что ли, оборзели, такое печатают? Кто только разрешил, я б не разрешил ни за что! Оборзели совсем…
Аня присела и посмотрела на обложку. Это была «Тысяча и одна ночь».
– Давай сейчас читать, Ань? А то Котофей меня завтра убьет, если не отдам. Давай, Ань? Я буду читать, а ты слушай.
– Ну давай, – согласилась Аня.
Они устроились тут же на полу, на синтетическом коврике. Генка сел, Аня прилегла рядом, приготовилась слушать.
– Давай сразу со страницы восемьдесят три начнем? – предложил он.
– Нет, – не согласилась Аня. – Начнем с начала.
Генка вздохнул и начал с начала:
– «Слава Аллаху, господу миров! Привет и благословение господину посланных и да приветствует благословением вечным, длящимся до Судного дня». – Генка почесал затылок и вздохнул. Попробовал найти страницу восемьдесят три, но Аня остановила:
– Читай дальше.
– «А после того: поистине, сказания о первых поколениях стали назиданием для последующих, чтобы видел человек, какие события произошли с другими, и научился, и чтобы, вникая в предания о минувших народах и о том, что случилось с ними, воздерживался он от греха. Хвала же тому, кто сделал сказания о древних уроках для народов последующих», – пробубнил Генка и вдруг отбросил книгу и навалился на жену. – Ань!
– Гена, – вырывалась Аня. – Гена, не надо… Гена, ну пожалуйста!
– Ань! – настаивал и требовал Генка.
– Ну, Гена! – Аня чуть не заплакала и, вывернувшись, вскочила на ноги, отбежала к окну и остановилась.
Громко дыша, Генка сидел на полу и смотрел в спину жены.
– Гена, я не знаю, как дальше жить, – тихо сказала Аня.
Генка шмыгнул носом, поднялся и прошел по периметру комнаты, как зверь вдоль прутьев клетки. Выбрав, на его взгляд, подходящее место, Генка хотел врезать кулаком по бетонной стене и уже замахнулся – с яростью, изо всей силы, но передумал на ходу и сменил правый кулак на левый, решив, видимо, что правый еще пригодится. Звучно хрястнули суставы. Аня испуганно обернулась. Генка согнулся, сжимая разбитый кулак между коленей, кривился от боли, но молчал – женщина за стенкой укачивала ребенка.
В «живописной» было шумно и нервно. Анна-Алла стояла посреди комнаты и, можно сказать, выступала:
– Эх, сбросить бы мне годков пятнадцать, видели бы вы этого Ивана. И меня б видели!
Спиридонова прижала ладонь ко рту. Анна Георгиевна сокрушенно помотала головой.
– Уехала бы? – спросила Спиридонова потрясенно.
– А то бы осталась?! – Анна-Алла засмеялась. – Знаете, как молодежь эту страну называет?
– Какую страну? – не поняла Спиридонова.
– Ну, эту, эту! – Анна-Алла топнула ногой, показывая, какую страну она имеет в виду. – Знаете как? Совок! Вот именно – совок!
Спиридонова ойкнула. Анна Георгиевна закусила губу и закрыла глаза.
– Каждой женщине дается в жизни шанс! – продолжала выступать Анна-Алла. – Один! У меня он тоже был… Да Анька будет последняя дура, если этого американского Ваню за жабры не возьмет! У меня же глаз, я все вижу… Он хоть и американец, но он же еще и наш… Олух царя небесного!
Анна-Алла словно объявила выход на концерте: в дверь кто-то корябнулся, и вошел Иван – робкий какой-то, растерянный, вылитый олух царя небесного.
– Здравствуйте, я пришел… – сбивчиво заговорил он, но Анна-Алла взяла инициативу в свои руки.
– Здра-а-авствуйте! – пропела она, раскинув руки, словно собираясь заключить его в объятия. – А мы вас который день ждем… Вот здесь мы и работаем…
И женщины стали водить Ивана по своей комнате, показывая все и объясняя, и Иван слушал и даже что-то записывал, но нет-нет и поглядывал на пустой Анин стол – с растерянностью и тоской.
Любовка – это соседний с Васильевым Полем рабочий поселок, где темными летними вечерами местные женщины и старушки играли на улице в лото.
– Кончила… Кончила! – подскочила радостно сухонькая старушенция в очечках.
– Кончила, – хмыкнул проходивший мимо Генка, отправил подальше щелчком окурок, плюнул вслед и пошел к деревянному домишке, где жили его крестная мать и крестный отец.
Стелясь по земле и виляя хвостом, к нему кинулась мелкая рыжая псина.
– Шарик, Шарик-бандит. – Генка трепанул пса по холке. – Здоров, крестный! – крикнул он еще из темных сенцев.
– Здоров, – ответил дядя Сережа, когда увидел Генку.
Он крошил в миску с молоком кусок серого батона.
– Вечерять будешь?
– Не-а… Неохота, – отказался Генка.
– Анька там как? Не болеет?
– Нормально, чего ей сделается? Ты это, крестный, ружье мне дай, – попросил Генка, нервно поглядывая в окно.
– На охоту, что ль?
– Ну…
– На кого?
– На кабана, на кого…
– А заловят? Не сезон ведь…
– Не заловят. С ментами иду, – объяснил Генка.
– С какими?
– С нашими. С Воробьем и с Бармалеем.
– С каким Воробьем, с Витькой? – оторвался дядя Сережа от своей тюри.
– Ну…
– Тогда бери. На полатях лежит.
Генка вскочил па табуретку.
– Оно у тебя на сколько метров бьет?
– Да метров на шестьдесят свободно…
– На шестьдесят, – удовлетворенно повторил Генка, вытаскивая из хлама ружье в чехле. – На шестьдесят – это хорошо…
И тут же хлопнула первая дверь, потом вторая, зажегся свет, и зазвучал веселый голос тети Маши:
– Чего в темноте сидите? Электричество экономите? Здорово, крестник! Чего как петух на насесте?
Генка продолжал стоять на табуретке с ружьем в руках.
– На охоту, что ль? Правильно! Слазий, давай подержу. – Она взяла из Генкиных рук ружье и поставила в угол. – Ты, дед, накормил крестника? – обратилась она требовательно к дяде Сереже. – Щи на печке… Сам ешь тюрю свою… Зубы, Генк, так и отказывается вставить! Упрямый! Лошадиные, говорит, вставят еще… Ну и хлебай свою тюрю, а мы щей с курятинкой сейчас, правда, Генк?
