– Какое ты не можешь дать.
– Какое я не могу дать… и она его ценит, именно ценит, хотя и понимает, что в нём нет ничего, кроме профессии… Так называемой… и он всё строит на склоке… это её слова… и на истерике… Не думай, что я ревную… хотя и ревную, конечно… Ты заметил, как он любит мастеров вспоминать? Сгущать всякие зверства ихние… Будто бы они изводили всех… Актёров мучили… и не понимает, что там любовь была, которая жить мешала. И ужас, что сказать не дадут…
А у этого одни амбиции… а нутришко-то тесное… и слова под стать: работа, приоритеты. И нюх на любовь, только чужую. Я-то вообще считаю, что ничего нельзя создать на нехватке, а только на…
– Хватке…
– На избытке.
– Ну, это ты у нас такой… избыточный… Ты вообще какой-то противный стал… Правда… Давай за тебя выпьем!
Андрей снова закурил и, откинувшись, с закрытыми глазами выпустил дым:
– А что ты мне за кино хотел предложить?
– Да я тебе рассказывал. Заход против шерсти. С востока на запад. Перегон праворучиц.
Андрей как-то ещё съёжился, потупил глаза, долго курил, мял острие окурка, обваливал его, выводя и будто каля для ковки. И всё щурился не то от дыма, не то от чего-то ещё более едкого и щекотливого. Женя следил за его маневрами и по форме острия пытался прочитать ответ. Андрей смял заготовку:
– Да нет, интересная, конечно, затея…
– Ну тебе-то нравится?
– Да мне-то она и тогда нравилась. Дело-то не во мне.
– А в ком?
– Ну вот я и думаю, в ком. Как придумаю – скажу. Сам скажу, – зачеканил Андрей, – и не дёргай меня.
– Смотри какой! Ладно, брат. Я хочу за тебя выпить… Всегда говорят про Михалыча… А ты младший брат… и тебе труднее всех. И ты оператор… и я хочу выпить за твои глаза. Пусть они тебя никогда не подводят!
– Ах ты, хитрый бобик! Ты научился! Ты у Машки научился! Ну давай, давай, спасибо!
Андрей, собиравшийся спать с перелёта, всё больше расходился:
– Как Михалыч? Как Нина? Я всё думаю про них…
– Михалыч в порядке. Как раз из-за Нины… Ему с ней повезло… Я тебе не рассказывал? Мы на охоте были… – Женя помолчал, бережно чему-то сам в себе улыбнулся, сказал задумчиво: – Как она с ним по рации разговаривает… Это надо слышать… У неё такой голос… гулкий, певучий, чуть грубоватый и будто в глубинах отдаётся… Знаешь, у полных сибирячек такой голос… Да, Андрюх? Знаешь?
– Знаю, Жека… – Андрей смотрел внимательно, глаза его разгорались.
– Ты понимаешь? Андрюха… Что так не говорят… по рациям… Он её спрашивает: ну как там дома? Она докладывает: картошка нормально, «ребятняки» тоже, слово ещё такое придумала, «ребятняки», то да сё нормально, правда, Колька на тракторе проехал, трубу вывернул, х-хе. «А так всё хорошо, вот в окно смотрю, на собачку…» На собачку! Представляешь? И попрощалась: «Ну ладно, хороший мой!» Обычно стесняются – народ кругом, все слышат. А она не стеснялась… Давай за Нину Егоровну! Жаль, у них телефона нет…
Закусив капусткой, Андрюха отвалился, тоже чему-то улыбаясь.
– А помнишь, – горячился Женя, – как мы приехали одновременно и что-то сидим доказываем друг другу, а Михалычу слова не даём сказать. А он держит на руках кота, такого большого, помнишь, серого… и мне вдруг передаёт его молча и в глаза смотрит. А я своё! Ну я подержал и так же аккуратно тебе передал, а он подождал и уже у тебя взял… Забрал назад, мол, хорошего понемногу. А мы всё своё, всё своё! Отбазланили… и затихли. Тишина. И вдруг Михалыч: «В настоящем коте, я понимаю, ценится крупность». Вставил слово…
– Да-да-да! А помнишь, когда у вас всё начиналось с Машкой, мы сидим втроем, и ты говоришь мне: «Смотри какая красавица». А Михалыч услышал и фыркнул: «Да н-но! Тощая, как визига… – и добавил… так мечтательно: – Нее-е… толстые бабы самый хороший нарoд…»
– Помню, конечно… Всё помню… Андрюх, а ты поспал бы с дороги… А?
– Посплю… А пошли завтра в гости. К Олегу. И Машу пригласим.
– Что за Олег?
– Товарищ мой хороший…
– Ну пойдем, раз товарищ… Андрей вдруг улыбнулся:
– Слушай. Раз приезжаю к ним. Михалыч в лесу задержался, мотор сломался, а Нина в больнице. Соседей нет – отошли. На доме замчина амбарный. Баня на щепке. Я в бане на коврике сплю с дороги. Вечером вышел, а там коты, кобель старый, щенчишко ещё какой-то приблудный, все к дому притянулись. Как прилив… и смотрят на меня так это… недоверчиво и удивлённо, будто я виноват… что Нина в больнице. А Пёстрый, старый кобель, даже кашлянул… как человек… и мне так грустно стало, что они не ко мне пришли… Понимаешь?
– Ещё бы не понимаю…
– А помнишь, у них собачий корм «собачье» назывался? Это тоже Нина придумала, по-моему… Ну и оттого, что нет никого и дом на замке, мне так тоскливо стало, что, если б было собачье, я б его вместе с ними ел… и почитал за счастье. Да… и так мне хотелось, чтоб они меня признали, поверили… и стал играть с этим щенком, а он боялся, отбегал. Хотя играть хотел страшно… и приставал к Пёстрому, а тому не до игры было, он стоял и еле хвостом шевелил… от старости… Я присел, обнял Пёстрого, спрятался за ним и через его спину стал рукой так вот, – Андрей показал, – трясти, подманивать… и щенок побегал-побегал, а потом подошёл и стал играть с ней. Прихватывал, покусывал, трепал, несколько раз даже носом ткнулся… мокрющим, но стоило мне привстать и показаться – отбегал, как ужаленный, и носился кругами, лаял: просил… чтоб я спрятался!
7
Утром Андрей долго приходил в чувство, брился, набивая нижнюю губу языком, от чего получалось козлиное выражение, и, как всегда, порезался. Женя свозил брата по делам, а вечером, поставив машину, они поехали в гости. Маша, как положено, ожидалась позже.
Олег был крупный малый с белесыми, будто склеенными, бровями и щетиной цвета опилок. Андрей разулся и по-хозяйски в носках протопал на кухню, сделанную в древесно-производственном стиле – немного дерева и много металла, нержавейки, чуть мутной и будто затёртой. Пол подогревался, и Женя почувствовал это сквозь тонкие тапочки.
– Вот познакомьтесь, Таня.
– Здравствуйте, – она поднялась, загасив сигаретку, – всё готово, мы вас ждали.
До этого она сидела на стульчике у кухонной стойки, на ней были чёрные в обтяжку брюки до колен. Она качала ногой и курила сигаретку… С головы антеннками свисали тонкие белые косички. Чуть раскосые глаза, прозрачные, в заячью розовинку, улыбались.
Уселись за стол, и Женя сразу отметил наклонные стопки рельефной жилистой отливки. Из-за косого нижнего среза они напоминали не то копытца, не то грибные ножки и будто выросли на склоне. Олег достал морозную бутылку. Под его пальцами она мокро темнела. Едва потекла водка в косые стопки, задрожал Женин телефон:
– Секунду… да, да, конечно, хорошо, я сейчас спрошу. Олег, объясни Маше, как проехать… Сейчас Олега дам.
