Все это промелькнуло в моей голове за секунду. Я оглянулась. Срочно найти эту старшеклассницу и извиниться. Ведь я ей нагрубила, хотя она на сто процентов права!
Я кинулась назад. Но меня вернул звонок на урок.
Вместе с неприятными последствиями от моей заметки были и приятные. Со мной стали здороваться парни из восьмых, девятых, десятых. И даже из одиннадцатых! А девчонки не здоровались, а просто дружелюбно на меня поглядывали. А наиболее смелые задавали тот же вопрос:
– Кто такой в нашей школе?
Вопрос уже бесил, а Галка смеялась:
– Это бремя славы. – И покровительственно хлопала меня по плечу.
Настроение мое стало подниматься. Я все перемены улыбалась, да и на уроках нет-нет вспомню, как на меня одобрительно смотрят, и улыбнусь. Женя заметила это и сказала прямо на уроке русского:
– Газета понравилась, молодцы, редколлегия. Как хорошо, что ты, Маша, убрала в заметке грубости.
Моя улыбка уползла. Витька Павлухин громко хохотнул. А потом, уже тише, как будто только для себя, произнес:
– Козел – нет, это не грубость. Свинья – тоже. Это просто домашние животные. Хрю-хрю…
Все оживились, захихикали. Женя постучала по столу обратным концом шариковой ручки, призывая класс к тишине. И когда она наступила, послышалось еле слышное блеянье:
– Мэ-э…
Павлуха любит быть в центре внимания.
Все захохотали.
– Павлухин, ты где находишься? – Учительница нахмурилась.
– В классе, – правдиво ответил Витька.
– Вот и веди себя, как в классе, а не как в огороде у бабушки.
– Хрю-хрю… Хрю…шо… То есть хорошо! – Витька смотрел на Женю невинными глазами.
– Вот поэтому, Маша, не нужны провокационные слова в печатном органе. Еще раз говорю – хорошо, что мы их заметили и убрали, – снова повторила классная.
Я покраснела и, уткнувшись в тетрадь, принялась старательно разбирать предложение. Как будто ничего не слышала. Чего Женя так много говорит об этих дурацких грубостях? Да кому бы понравился тот сладкий кисель, который она сварила из моей заметки?
– Ага, ага, заметили и убрали, – тихонько произнес Витька.
Класс меня не выдал, а Женя не поняла. Наверное, думала, что Павлуха читал мой «первый» вариант.
Убью Павлухина на перемене!
Я как раз занималась словесной разборкой с Витькой, когда ко мне приблизилась завуч Тамара Григорьевна.
– Ты ведь Маша Муравская?
– Здравствуйте, я. (Здрям, здрям, – про себя.)
– Здравствуй, Маша Муравская из восьмого «А» класса. Пойдем-ка, девочка, со мной.
У нее был такой важный вид и такая строгая интонация в голосе, что я сразу учуяла недоброе. К тому же она ущипнула меня, сказав «пойдем» и взяв за руку повыше локтя. Я не люблю, когда щиплются! Показала Витьке кулак и тоскливо поволоклась за Тамарой Григорьевной, испытывая огромное желание удрать.
– Садись, – сказала она в своем крохотном, как кубик, кабинете и кивнула на стул сбоку стола. Под стеклом на столе улыбался на фотке толстощекий малыш. Мне он был виден вниз головой. Малыш высунул кончик язычка и сжал в кулак пухлую ручку. Внучок завуча, кто же еще! Такой же строгий!
Тамара Григорьевна положила перед собой свежий номер газеты. Пролистала сшитые степлером страницы и остановилась на «колонке редактора».
Так и знала! Предстояла промывка мозгов.
– Вот что я хочу сказать тебе, Маша Муравская. – Завуч поправила очки и через стекла внимательно поизучала мою физиономию… Что она привязалась к моему имени и фамилии: Маша Муравская, Маша Муравская… да знаю я, что я – Муравская! – То, что ты написала заметку в школьную газету, это похвально. Но, Маша, как же ты забыла про русский язык! – Завуч смотрела на меня со вселенским укором. – Его нельзя захламлять словами подобно «свинья»… – Снова укор в глазах… – У тебя и похуже там есть словечки!.. А ведь между тем ты – не только автор, но и главный редактор! Разве так можно?
Я молча смотрела в окно. Там качал ветками осенний тополь. Один-единственный сухой лист, как тряпочка, кивал мне головой.
– В конце концов, ты же девочка… Должна понимать… Не надо коверкать великий язык. Многие сейчас, к сожалению, курят, пьют пиво и употребляют вот такие словечки.
– Я не курю. И не пью.
– Знаю-знаю! Но вот после употребления таких слов – следующая очередь за куревом и алкоголем. Берегись, Маша Муравская!
Я хмыкнула, дернула плечом. Глупости. Мне совсем даже курить не нравится. А уж пить… вообще противно!
– И кто же этот рыцарь? – спросила вдруг Тамара Григорьевна.
О, и она туда же! Переменив тему, она сразу изменилась в лице. Его украсила улыбка. Вокруг глаз заиграли лучики. Она стала такой симпатичной, такой милой! Почему взрослые редко улыбаются? Им это так к лицу!
Вот что значит – тайна. Всем хочется ее раскрыть. И мне еще более захотелось ее сохранить.
– Я не знаю.
– Как не знаешь? Ты что, слукавила? – Улыбка завуча пропала. Тамара Григорьевна снова стала строгой. Ужасно строгой! Просто недоступной. Сняла очки так резко, как будто приготовилась ими в меня запустить.
– Я не знаю, как его звать, – заторопилась я. – Он новенький. В девятом «В» учится.
– Хорошо, я посмотрю, кто пришел в этот класс. Молодец, хороший парень. Дружи с таким. Хотя дружить с мальчиками тебе еще о-очень рано… – Тамара Григорьевна задумалась и поболтала в воздухе очками за дужку. – Но я удивлена, Маша Муравская, как твою заметку пропустила учительница! Ведь ваш классный руководитель – литератор! Ли-те-ра-тор! – произнося последнее слово, Тамара Григорьевна постукивала кончиками пальцев о край стола, словно вбивала туда отдельные слоги.
– Она не пропускала, – призналась я, покраснев, – она велела мне исправить, но я не послушалась.
– Как так? – недоуменная пауза. – Ведь ты – редактор газеты! Ты не понимаешь всей ответственности, Маша Муравская! Пресса, даже школьная, это очень серьезно! Это идеология, в конце-то концов!
Она устало вздохнула. Записала что-то себе на листок и подняла на меня усталые, в морщинках, которые перестали быть «лучиками», глаза.
– Хорошо, иди, я поговорю с Евгенией Львовной.
Я вышла, кривя губы. Мне было плохо, оттого, что теперь еще и Жене попадет! Влипла я с этой заметкой! И все из-за того, чтобы он, Лиам, прочитал! Интересно – прочитал? Неужели все – впустую?
Но если бы я поместила в колонку редактора заметку, исправленную классной, тогда бы точно никто не прочел. А если бы прочел, внимания бы не обратил! От такой тоски умерли бы последние осенние мухи.
Назавтра со мной беседовала Женя: я ее подвела! Почему не послушалась! А она мне так доверяла! Больше, чем всем другим! Я потеряла ее доверие навсегда! Теперь я не могу быть редактором! Меня придется переизбрать! Тамара Григорьевна об этом просила! И она, Евгения Львовна, согласна!
