Буль кашлянула.
– Вы нашли Горти на кровати?
– Да, – подтвердила Галина.
Эксперт сказала:
– Попробуйте вспомнить, одежда девочки была окровавленной? Если да, то вы, наверное, ее сожгли?
– Нет, – после небольшой паузы ответила мать, – у нее руки-ноги были испачканы, а платье чистое совсем. Вот одеяло она измазала.
– Конечно, – согласилась Буля, – девочка на кровать бросилась, и кровь с рук и ног на плед попала. А волосы, лицо? Они как у нее выглядели?
– Обычно, я не разглядывала ее внимательно, – призналась Галина.
– Но в ванной девочку мыли? – не успокаивалась эксперт.
– Руки-ноги да, а голову нет, – вспомнила Галина, – да и не до того мне было. На кухне Никита лежал. С раной на шее. Ужасной. От уха до уха! Тесак у меня острый, как бритва, широкий. Боже!
Гортензия встала.
– Дайте мне сказать. Иначе дело обстояло. Мать ушла. Дверь хлопнула. Я обрадовалась, потому что хотела позаниматься музыкой. Купила в магазине тайком учебник по сольфеджио, работала с ним, когда дома родителей не было. В квартире, кроме Никиты, еще находилась Кара.
Гортензия повернулась к подруге.
– Ты помнишь?
– Да, – ответила та, – я через пару секунд после Галины Сергеевны ушла.
Горти посмотрела на меня.
– Именно так. Я Карину провожать не пошла, я никогда ее до двери не доводила. Открыла учебник, начала читать, вдруг… грохот, звон и такой звук, словно мешок уронили. Слух у меня стопроцентный, я поняла: в кухне что-то упало. Встала, споткнулась об угол ковра, плюхнулась, вскочила и в коридор вылетела. Смотрю, мама моя из квартиры выскакивает, дверь закрывает.
– Нет! – возмутилась старшая Моисеенко. – Ты не могла меня видеть, я уже в сквере с папой сидела, ушла до Карины. Еще сказала вам, перед тем как уйти: «Буду кухню мыть, дверь запру, не лезьте ко мне, а тебе, Кара, пора домой».
– Ой, да ладно, небось ты вернулась потихоньку, – отмахнулась Гортензия, – я еще удивилась. На тебе был халат темно-коричневый, ты его всегда надевала, когда на кухне толкалась. Что, и про дурацкую одежду я тоже сейчас выдумала?
– Это нет, – признала Галина Сергеевна, – я аккуратная, и дома никогда халдой не ходила, носила и ношу платья хорошие. Когда готовишь, можно испачкать вещь. Передник рукава открытыми оставляет, и всю грудь за ним не спрячешь. Мне пришла в голову мысль: заведу-ка шлафрок. Очень удобно. Накинула его, подпоясалась, и возись с тестом-фаршем. Если муж домой не вовремя вернулся, я халат с плеч долой и в момент становлюсь красавицей.
– Отличная идея, – одобрила Аня, – возьму ее на вооружение.
– И платок в цвет был, – продолжала Галина, – волосы у меня богатые даже сейчас, а раньше их вообще на трех овец хватило бы, копна на плечи падала. Но волос даже очень любимой женщины неприятен в супе. Поэтому я пользовалась косыночкой, спокойно варила-жарила.
– Не стану спорить, – заявила Горти, – она не врет, но я четко видела фигуру в халате и косынке, которая на лестницу выбежала. Ой, я так испугалась! Кинулась на кухню. А там! Миска с печенью на полу, весь фарш вывалился, Никита лежит, горло у него…
Гортензия схватилась за грудь.
– Слов нет. Я же маленькая была, тринадцать лет всего, подумала: брату помочь надо. Нагнулась над ним… спросила: «Кит, можешь встать?» А у него… глаза… такие… я поняла: вот она, смерть. Зачем-то нож схватила, который рядом валялся, в детскую убежала, на кровать залезла, оцепенела. Потом мама пришла, обняла меня, сказала: «Прости, прости, я не хотела, чтобы так вышло». А я ничего произнести не могла, язык заледенел. Я не трогала брата. Руки-ноги испачкала, потому что около его тела находилась. Мать убила Никиту. Я видела ее!
– За дверь выходила Галина Сергеевна? – уточнил Валерий.
– А кто еще? – удивилась Гортензия. – Халат мамин, ее платок. Дома никого больше не было.
– Лицо уходившей вы видели? – продолжал Крапивин.
– Я стояла в коридоре, она на лестничную клетку выскакивала, я в спину ей смотрела, – протянула Горти.
– Вспомнила! – подпрыгнула Галина. – Я, когда муж из автомата у метро позвонил, бросила печенкой заниматься, халат и косынку повесила на крючок у двери в кухню и ушла. Потом этот ужас начался. Не до готовки было. Я только через неделю вспомнила про халат и… не нашла его. Он исчез вместе с косынкой.
– Мама, – устало произнесла Гортензия, – тебе не надоело прикидываться? Ты нацепила халат, чтобы не измазаться, убила Никиту и убежала. Я сначала в шоке была, потом поняла: Никита тебя довел, вот ты и повела себя так, как генетика подсказала. Если ты из семьи маньяков, то рано или поздно человека жизни лишишь. Папа умер, мать сейчас в разнос пойдет, еще кого-нибудь зарежет, ее поймают, вылезет на свет правда, мне покоя не будет. Лучше буду ее стеречь. Ведь мама призналась в убийстве, шептала мне: «Прости, прости, не хотела, чтобы так вышло». Почему она извинялась?
– Горти, что за чушь ты несешь? – заплакала Галина. – Кто кошку убил в санатории и в свой сарафан завернул?
– Вон чего вспомнила, – поморщилась дочь. – Я пошла ночью купаться, а у меня одежду украли. Любая нормальная мать поверила бы своему ребенку. А ты мне скандал закатила. Зачем? Ответ: хотела меня довести до драки. Звезданула бы я тебя за то, что ты меня такой, как Никита, считаешь, и усе! Отдала бы меня в интернат, а сама твори, что хочешь. Но я не поддавалась на твои провокации. Терпение лопнуло только с появлением Клебанова. Ты рассказала Татьяне, что убеждала меня отдать свою часть клиники мужу? Дескать, Игорь очень умный, он для меня много заработает. И свою долю на Клебанова небось перевести хотела!
– Нет, – возмутилась Галина, – мой пятьдесят один процент по завещанию отходит Каре, они с мужем после моей кончины о клинике позаботятся. Твой отец мне на один процент больше, чем тебе, отписал.
Эдита застучала по клавишам ноутбука.
– Подвожу итог, – сказал Александр Викторович. – Галина Сергеевна считает дочь убийцей Никиты, знает, что она внучка маньяков, и не отпускает девочку от себя ни на шаг, чтобы не случилось беды. Гортензия считает мать убийцей Никиты, знает, что она дочь маньяков, и не отпускает ее от себя ни на шаг, чтобы не было беды. Галина волнуется, что будет с дочерью после ее смерти, поэтому придумывает замужество с Клебановым и начинает давить на Гортензию.
– Да, да, – зашептала младшая Моисеенко, – она каждый день истерики закатывала, требовала: «Хочу видеть тебя супругой Игоря».
– А вы хотели петь? – спросил Ватагин.
– Больше всего на свете, – выдохнула Горти, – муж мне не нужен. И дети тоже. Плохая генетика у них будет. И я решила убежать! К черту мать! Пусть всех поубивает. Больше не желаю ее стеречь и бояться, что правда про Раскольниковых на свет вылезет. Я карьеру певицы начала! Филипп Несмеянов меня послушал и подписал контракт.
