– Врешь! Это лекарство пьет только мама. А она на дачу не ездила, Елизавета никакие медикаменты не принимает. Ты пилюли из Москвы прихватил. Заранее знал, что купаться пригласят, а Лиза тебя не пустит? Нет, ты планировал ее убить.
Никита стал рыдать, пообещал больше никогда так не поступать. И Валентин ему поверил! На мои слова, что сына надо где-то запереть, внимания не обратил. Валя отказывался верить, что его сын маньяком растет. Психиатром был, а ужаса под носом видеть не хотел. Мне объяснял: «Это острое переживание подросткового периода. Гормональный взрыв». Слепым и глухим муж был. Не желал признавать: в доме убийца, прятал голову в песок от страшной правды. После той беседы Никита на время притих, прямо в ангела превратился, мне от этого еще страшнее сделалось. Ох, думаю, неспроста гаденыш стал милым, задумал что-то мерзкое.
А Валя радовался, он, несмотря на диплом психиатра, полагал, что Никита извлек урок из произошедшего, понял, что мог попасть в специнтернат, испугался сурового наказания и больше преступлений не совершит. Отец очень любил сына, не мог смотреть на него глазами врача, обожал его. Увы, мои мрачные прогнозы подтвердились. Вскоре настал день, который я никогда не забуду.
Никита учился дома, занимался до шестнадцати, потом час отдыхал, в семнадцать я везла его на плаванье или куда-нибудь еще, я сама сидела за рулем, научилась водить машину. У нас в доме, несмотря на хорошее материальное положение, не было прислуги. Я боялась, что домработница или шофер начнут судачить о сыне, он вел себя странно. Мог быть любезным, ласковым, подойти поцеловать тебя и укусить за щеку до крови. Любил так «шутить». Один раз я попросила его наполнить лейку водой, у самой руки в земле были, цветы пересаживала. Сын охотно выполнил просьбу, изъявил желание полить герани. Я вскоре уловила характерный запах. Мерзавец набрал в лейку не воду, а уксусную эссенцию. Все посадки погибли. Он так смеялся! И, понимаете…
Галина Сергеевна опустила глаза.
– Стыдно о таком говорить, но из песни слов не выкинешь. Никита рос, гормоны у него в крови бушевали. Сын начал приставать к Гортензии, один раз завалил ее на кровать, хорошо, я крик девочки услышала, не знаю, чем бы все закончилось, не окажись я дома. А в тот роковой день случился скандал. Монстр ущипнул за грудь учительницу, которая ему на дому математику преподавала. Она выбежала из комнаты в слезах, кофта у нее была разорвана. Она закричала:
– Никита полез ко мне в лифчик. Я сейчас вызову милицию, он хотел меня обесчестить.
Слава богу, Валентин Петрович был дома. Ему удалось успокоить педагога, купить за деньги ее молчание. Мы еле-еле замяли скандал, в очередной раз Никиту отругали, ушли в нашу спальню. Я сказала Валентину:
– Хватит. Надо найти закрытое учреждение и спрятать мерзавца за крепкими дверями. Иначе Никита Горти изнасилует, тебя и меня зарежет.
Муж опять песню про неправильные методы воспитания завел, пообещал нанять психолога-гувернера… Я не могла сдержаться и выложила ему правду про Раскольниковых. Всю! До дна! Никогда не забуду выражения лица Вали в тот момент. Он молча меня выслушал и, не говоря ни слова, из дома ушел. А я осталась в квартире, не зная, что теперь будет. Валентин отправился на прогулку, чтобы успокоиться, или он не вернется? Конец нашему браку? Или он поймет, что урода необходимо под замок спрятать, пока он много бед не натворил? Он меня простит за то, что столько лет правду скрывала? Или из своей жизни вычеркнет?
И тут раздался звонок в дверь, я в прихожую кинулась, решила, что Валя вернулся, ключи от нервного потрясения забыл. Но это пришла за какой-то книгой Карина. А через пять минут муж по телефону позвонил, велел мне в сквер у дома спуститься. Я всегда боялась Никиту без присмотра оставить, но в тот день нельзя было с супругом спорить. Будь чудовище в доме одно, я бы ушла, заперла б его снаружи. Никита после попытки учительницу изнасиловать затаился в комнате. Но в квартире была еще Горти и, как назло, Карина заявилась. Вдруг подонок пристанет к сестре или ее подруге? А муж на скамейке в садике меня ждет. И неизвестно, что он мне скажет. Никому не пожелаю в моем тогдашнем положении очутиться. Уйти нельзя остаться! Ставьте в этой фразе запятую, где хотите. Уйти, нельзя остаться? Плохо может обернуться. Уйти нельзя, остаться? Еще хуже получится. И, наверное, от полной безнадежности мне в голову пришло оригинальное решение. Я до того, как все произошло, котлеты из печени делала, полную миску фарша накрутила. Вышла я в коридор и крикнула: «Дети!» Никита из своей комнаты высунулся, Горти и Кара из ванной, они там чего-то делали. Я им сказала:
– Уронила миску с печенью, не ходите на кухню, буду ее мыть, все шкафчики в пятнах, пол, стол, стулья. Дверь запру, чтобы кто-то из вас случайно не зашел и грязь по квартире не разнес. Не зовите меня, оторваться не смогу.
Помнится, Кара предложила: «Тетя Галя, давайте я помогу». Мои дети промолчали, они лентяи были. Я Каре велела домой идти, не мешать Гортензии уроки делать. Заперла кухню, но не изнутри, а снаружи, и в сквер у дома побежала…
– Я тогда у Горти книгу взяла, – влезла в рассказ Карина, – и домой отправилась. Гортензия и Никита одни остались. Я в соседнем доме жила, помчалась по двору, вижу, в садике на лавочке тетя Галя и дядя Валя сидят, о чем-то беседуют, так увлеклись, что никого вокруг не замечают. То-то я удивилась! Мать подруги хотела кухню мыть. Но, конечно, я спрашивать ничего не стала, домой поспешила уроки делать. Утром Горти в школу не пришла, я ей после занятий позвонила, а Галина Сергеевна меня отчитала:
– Кара, не беспокой дочь, она простудилась, голос потеряла. Мы с Никитой сегодня в санаторий на недельку едем, ты к нам не бегай. У Валентина Петровича без гостей забот хватит. Вечно вы с Гортензией чай попьете, а грязную посуду бросаете. Дома посиди!
Мне обидно стало. Ни разу я чашку с опивками не оставляла, мама приучила меня к аккуратности, но со старшими спорить нельзя. Через два дня все учителя в школе шушукаться начали, и дети, которым правду сообщать не собирались, мигом выяснили: у Гортензии умер брат. Я была в шоке. Никита мне никогда не нравился, он очень больно щипался и с вывертом, но смерти в подростковом возрасте никто не заслуживает. А через пару дней у Гортензии папа скончался, и куда-то они с матерью после похорон уехали. В сентябре Горти в классе опять со мной за парту села, я ее спросила:
– Как у вас дела?
Она на меня так посмотрела, словно камень в лицо бросила, и сурово сказала:
– Кара, если хочешь остаться моей подругой, не спрашивай ничего про брата и папу. Их нет. Все. Мне тяжело на эту тему говорить. Может, когда-нибудь расскажу, что случилось. И не вздумай к маме с вопросами лезть. Если любопытничать будешь, я с тобой раздружусь.
Галина сложила руки на столе.
– Мы с мужем говорили в сквере долго. Он мне сказал: «Ты ни в чем не виновата. Победила генетику, выросла хорошим человеком. Что будет с Гортензией, прогнозировать боюсь, но знаю, бить ребенка, как делала твоя бабка, нельзя. Насилие добра не принесет. Ты была права, предлагая отправить Никиту в монастырь. У меня есть кое-какие знакомства в епархии, я попрошу помощи. Подберем хорошее заведение и отвезем его туда. Авось святым отцам удастся Никиту образумить. А сейчас пошли домой, нельзя этого подростка без присмотра оставлять.
