А ползучая болезнь в это время уже растекалась, хозяйничала в ней. Вслепую протискивалась, скользко нащупывала. Примерившись, облюбовав, пускала мерзкие корни. Вила гнездо для очередного вылупляющегося гадёныша – в чистом, цветущем девичьем теле.
Совсем скоро она обречённо сунет ладошку в чью-то твёрдую опытную руку и, как маленькую, её поведут торной дорогой – избитой в пыль, истоптанной миллионами пар ног до неё.
Она уже прошла химиотерапию – безрезультатно. Четвёртая, неоперабельная стадия. Ей дали первую группу инвалидности и отправили домой с оптимистическим пожеланием: «Отдыхайте, поправляйтесь. Ваша главная задача – набрать вес».
Вот она же – спустя несколько месяцев, сразу сдавшаяся перед бедой, опустившая крылышки. Исхудала, вспотела от напряжения, ротик полуоткрыт, над губкой мелкие росинки испарины.
На третий этаж к нам поднялась с трудом, одышкой и отдыхом. Извинилась за свалявшиеся, обвисшие, померкшие, некогда золотые волосы: «Ничего не хочется, девчонки, даже ванну».
Когда присела на диван, а потом прилегла (мы преувеличенно – усиленно засуетились, подсовывая подушки), вдруг пахнуло старушечье кислым. Это от неё – ухоженной, всегда с шелковистыми волосами, в облачке дорогих тонких духов.
Итак, Катю отправили домой на долёживание. И чередой пошли экстрасенсы. Целительница – та, что запретила химиотерапию, брала по 3700 рублей за сеанс, всего сеансов было десять. Приём другого биоэнерегетика стоил пять тысяч, пациенты давали подписку о неразглашении тайны лечения.
Тайна заключалась в следующем. Биоэнергетик водил растопыренными руками, горстями «собирал» с человека болезнь. Перед ним были разложены вещи больного: кофточка, перчатки, допустим, туфли, ложка, тарелка, из которой тот ел, чашка, из которой пил. Срезанные (не выпавшие, а непременно срезанные!) волосы, мелкие монеты, дешёвые конфетки. Энергетическая грязь, болезнь «собиралась» и «стряхивалась» с приговорами на предметы.
После манипуляций одежду следовало развешивать, скажем, на стенках мусорных контейнеров. Нехорошую посуду – выставлять где-нибудь на подоконнике в подъезде. Волосинки – тщательно закладывать в библиотечные книги. В книжном магазине тоже: как будто просматриваешь книгу и незаметно роняешь между страниц волос-другой. Срезанные ногти ценны, потому что несут в себе богатую информацию о болезни. Серпики ногтей можно оставлять под дверями, под плинтусами в жилых квартирах – знакомых, разумеется, в незнакомые ведь мы не ходим. В казённых учреждениях или подъездах – не срабатывает, проверено.
Мелкие деньги и конфеты подбрасывать на дорожках. Кто подберёт наговорённую вещь – к тому перейдёт, прилипнет хворь. Если подберут дети, даже лучше – у них защитная оболочка уязвимая, слабенькая, как плёночка на яйце. Зато ты будешь жить, жить, жить!
Катя в отвращении бежала от экстрасенса.
Позади месяцы химиотерапии. Катя знает свой диагноз: четвёртая, неоперабельная стадия. Теперь её дни с утра до вечера посвящены соблюдению диеты: она давит овощные соки («Подчистили подполья у всех деревенских знакомых»).
Полежит, наберётся сил, отдышится – и снова к плите: потихоньку варит овсяной кисель, трёт корень лопуха («Девчонки, как это невкусно!»)
На подоконнике набухает в кефире гречка, в банке настаивается майская крапива – очень повышает иммунитет. На кухне и в прихожей всюду развешаны пучки трав. На шее болтается чудодейственный корешок – прислали с другого конца страны – в отрезанном от перчатки пальчике, повешенном на шнурок.
– А вот, говорят, ещё керосин с постным маслом, по десертной ложке…
– И керосин пила…
Я заставила себя подняться, подойти к зеркалу. Вместо лица – оплывшее пятно, перенявшее плоскость и бледность зеркала: перекошенное, расползшееся, растёкшееся, как будто вынули лицевые кости и мышцы.
Сейчас придёт из школы сын, он не должен меня такой видеть. И никто не должен видеть, знать. Скорее в горячий душ. Горячий нельзя: умеренно-тёплый… И позвонить милой хлопотливой, безотказной моей помощнице Раисе Степановне: она, пока меня не будет, и за домом присмотрит, и полы протрёт-пропылесосит, и сына и собаку голодными не оставит.
В эту ночь я честно, усиленно пыталась искать логику, взаимосвязь событий, путеводную ниточку. Если найти кончик нити, ухватиться, то, перебирая руками, можно попытаться выбраться в прежнюю жизнь, до судьбоносной развилки. Когда, где впервые отступилась, споткнулась, не разглядев тайных знаков, подсказок судьбы?
…Не так давно был странный, почти мистический случай. Ушла на тот свет старейшая работница пера, прощальное слово поручили написать мне. Я набирала текст, болтала ногой и одновременно грызла яблоко. Уроненное яблочное семечко застряло в проёме между «shift» и соседней справа клавишей. Клавишу заклинило.
Я печатала вслепую, и когда подняла глаза на экран, обомлела. После заголовка «Некролог» вся страница состояла из сплошных кричащих, настаивающих, бьющих себя в грудь выпяченных «Я Я Я Я Я Я Я Я Я Я»… Ещё машинально тюкнула, чтобы поставить точку – и выскочившая буква ещё раз спокойно, уверенно подтвердила: «Я».
Фу ты, ТВ-3 вроде не увлекаюсь, откуда такая чушь лезет в голову?
Под утро поняла, что не стоит бесполезно рвать сердце, возвращаясь к некоей точке отсчёта. Бесплодно загружать голову поисками ответов, когда и за что? Его, времени, и так может быть мало. Следовало успеть разобраться в других вопросах, более необходимых, важных, насущных.
Почему именно я? Моя болезнь – наказание за мои грехи? Чужое здоровье – награда за их добродетели? Что ощущают в момент ухода? Мгновенное изумлённое прозрение? Огненную карусель в голове? Ослепительную белую вспышку в глазах? Космическую чёрную дыру внутри, стремительно поглощающую, всасывающую тебя в саму себя? И, наконец, самое главное: а что ТАМ, ДАЛЬШЕ?
– Итак, больной понял, что неизлечим. Когда преступнику зачитывают приговор, возле него чуть ли не дежурит бригада скорой помощи. Предусмотрен в штате онкодиспансера для таких случаев дежурный психотерапевт? Имеются ли эффективные успокоительные средства для больных и родственников?
– Да у нас даже ставки терапевта не предусмотрено! Хотя в онкологической практике одно время бурно пытались внедрить специальность психотерапевта. Но хороший врач, особенно хороший онколог – он и есть лучший психотерапевт. Невозможно без специальных знаний обсуждать ход болезни, проблемы, уверенно внушать надежду. Достаточно, чтобы больной был просто обеспечен психологической помощью лечащего врача. Через руки того пройдено тысячи подобных больных. Он знает, какие слова подобрать, видит проблему профессионально, вширь и вглубь. Ну, увидит психотерапевт эти торчащие из тела дренажи, эту безобразную опухоль – да ему самому понадобится срочная психологическая помощь.
Другое дело, что врач физически не в состоянии вести с пациентом долгие разъясняющие, утешительные, обнадёживающие беседы. Когда через онколога в день проходит 40 человек, никакая психотерапия не поможет. В наших кабинетах, бывает, два врача одновременно принимают двух пациентов. Онкоцентр строится десять лет! Вот такое к нам отношение, в таких условиях работаем, а вы об особенном, трепетном отношении к больным говорите.
